ложась спать, никогда не знаешь, где обнаружишь себя поутру
16.01.2012 в 19:53
Пишет [J]Лайчик[/J]:пойду-ка я отсюда
Из кодовых названий: "Ласковые педички", "Братья такие братья, а Ложь и Зеркало такие Ложь и Зеркало" и "Пойдемкапокуримка". И "АХРЕНЕТЬ, СНЕГ!". И "ты шо, сгарел?!".
Спасибо прекрасному in6b1 за то, что он охуительный братюнь и Дому за то, что он охуительный Дом. А Курту и Блейну неспасибо, потому что пошли в жопу, мудаки.
P.S это вписка в "Дом, в котором...", книгу о закрытом интернате для детей-инвалидов, и если кто-то упрекнет нас в том, что это фи, пусть едет в Гондурас. Наличествует рпс, порнуха, ни одного матного слова и 7 с хуем (ой, матное слово) косяков текста.
This is My BeginningДом шумно дышал открытыми на ночь створками окон, растворяющих воздухом душную темноту комнат, Дом переливался всеми облупленными красками неба, сухими и шершавыми.
Мальчик на крыльце, со слепым левым глазом, перечеркнутым полосой шрама, лениво отбросил окурок. Мимо него прошел кто-то из старших - перешептывающаяся парочка девушек, таких склеенных, что их тягучие следы в размягчившемся асфальте подтекали темнотой. Одна из старших казалась невидимой, но мальчик просто подумал, что это игра его зрения.
Зрение. Абстрактное наполовину потерянное понятие.
В этом Доме уже был один слепой - Слепой - и никому не нужно было повторения.
У второй девушки, теряющейся в вуалях, были до того светлые и яркие глаза, что смотреть было невозможно. Мальчик отвернулся. Его белое вывернутое глазное яблоко продолжало косить на странных старших.
- Вот даже он, - быстрым, но совершенно спокойным голосом говорила та, что была ярче, - типичный пример того, как среда обитания влияет на человека. У него пока даже нет имени, но он уже один из прикормышей этого места. Эй, маленький, у тебя ведь нет имени?
- Нет, - бросил мальчик и потер пальцем корку на коленке. - Меня никак не назвали.
- Котенок, - бросила старшая и отошла. - Запомни своих крестных. Я Ложь, а это Зеркало.
- Я ее не вижу, - почти беспомощно сказал он, пытаясь различить Зеркало среди тысячи мелькающих личин. Как в детской, до того удара по лицу, книжке с картинками - на краю листа скачет фигурка, ты перелистываешь страницы быстро-быстро, и она кривляется, танцуя и улыбаясь тебе нарисованным ртом...
Ложь присела перед ним на корточки, ее юбки взметнулись, показав очень белые ноги с тонкими щиколотками.
- Не бойся, - попросила-приказала она. - Ты мужик или мокрощелка, в конце-концов?
Невидимое Зеркало рассмеялась, отражая кривую усмешку Лжи, проявилась в летнем душном мареве своим невесомым силуэтом. Ложь закурила и побрела куда-то в прохладную глубину - со штукатуркой, которую можно есть, и рисунками на стенах, и крошистыми выступами углов, от которых отваливались красящие пальцы куски мела, и с поющим по ночам крысиные песни паркетом, и...
Котенок нахмурил брови и слегка сморщил нос - в его спальне было пусто. Новую смену в этом году не набирали, для него сделали исключение - после смерти матери они с отцом просто не могли сосуществовать. За щедрое пожертвование ему позволили остаться.
Он не задавал вопросов, не просил говорить и не любил слушать. Он не рисовал на стенах, посещал занятия и исправно делал домашние задания. Он бегал на уроки к старшим и в библиотеку, возвращаясь оттуда поздним-поздним вечером под свет мигающих ламп - его выгоняли поднимающиеся на свой этаж учителя. В библиотеке свет выключали раньше, чем в коридорах, и стойки для журналов у входа высились огромными великанами, отбрасывая длинные тени на влажные и живые до испуга агонии стен, и бледные отсветы свечей из туалета картежников оставляли в рассеченном надвое глазу маленького одинокого Котенка блестящие блики.
Так было, пока в его комнату не завели второго из них.
Второго из них двоих.
Котенок сидел на койке, прижавшись к подратым кем-то до него обоям, и выпутывал ленту из разбитой аудио-кассеты. Пластик на ощупь был жестковатым, скрипучим и будто бы терпким, лента - чуть влажноватой и липкой от пыли, Котенок нашел поломанную музыку под кроватью и собирался её - как это говорил отец, - реанимировать, вдохнуть в неё жизнь. Его сосед спал, уткнувшись носом в собственные острые коленки, из-за темных кудрей на чуть смуглый лоб падали мягкие тени, длинные и наверняка мягкие ресницы дрожали. Он был одет в яркий шерстяной свитер с каким-то совершенно нелепым то ли геометрическим, то ли цветастым узором, свитер был ему явно мал, и из-под оранжевого низа выглядывал краешек серой рубашки с незастегнутыми пластмассовыми пуговицами. Его дыхание было легким, как весенний ветер после дождя. А еще во сне он пел. Тихо и чуть хрипловато, изредка прикусывая пухлые потрескавшиеся губы и порывисто кашляя. Он заболел спустя два дня по прибытию в Дом.
Котенок отложил ленту в найденную под диваном на Перекрестке коробку для обуви - до тех времен, когда он найдет пустую пластиковую кассету, музыку с детскими песнями из которой он выучил еще четыре года назад. Позже она появится на дне его сшитой из кожаных, джинсовых и хлопковых заплаток сумке через плечо.
Найдет ленту его новый сосед, и музыку они будут возвращать вместе.
- Ты пел во сне, - ласково прошептал Котенок, отводя от мокрого лба соседа прядь. - Снова. Болезненный ты мой.
Музыкант поводит плечами, печально улыбается и тянется поцеловать хрупкое запястье Котенка. Они слишком давно рядом и вместе, чтобы заморачиваться по поводу взглядов или еще чего-то; они слишком слишком, чтобы не понимать друг друга. Котенок заставляет Музыканта выпить лекарство, услужливо приготовленное бессловесным Македонским из четвертой. К нему Котенка послала одна из крестных. Вчера они сидели на крыльце, курили, Котенок слушал хрипы голоса Лжи и ее ломкий, как пепельный столбик на сигарете, смех.
- Мой сосед болеет, - пожаловался он тогда, глядя на резко изломленный нос крестной. - Почти все время. Почти как ты.
- Мы больны жизнью досыта, - философски отмечает Ложь, прикрывает глаза. - Сходи в четвертую группу, ищи Шакала Табаки, скажи, что ты от Лжи и тебе нужно лекарство от бронхита для соседа. Там еще Волк, он сможет найти вам менее сырую комнату. Если у тебя есть, чем заплатить.
- Я могу заплатить музыкой, - неловко пробормотал Котенок. Ложь чмокнула его в макушку, дохнув в ухо дымом:
- Потрясающая наивность...Волк творит музыку и не нуждается в музыке чужой. Его интересуют...более материальные ценности.
- Скажи, - спросил вдруг он, отстранившись и глядя здоровым глазом прямо ей в лицо, - почему о мертвых в Доме никто не помнит?
- Фазаны помнят, - равнодушно ответила Ложь. - Я расскажу тебе позже. Приходи ко мне зимой. Не забудь о Волке.
Котенок оставляет на ее щеке поцелуй с терпким запахом рук Музыканта и убегает, прихрамывая - он снова нарвался на драку с одним из идиотов-псов Адвокатом, - в то место, где есть сырая комната с текучим потолком, где на двух сдвинутых кроватях распластался Музыкант, слушая мелодию своих больных легких. И еще комната Лжи, в которой он ни разу не бывал. И четвертая, и вонючая Псарня, и загаженный Крысятник, и чопорный птичник Фазанов, и душное логово Птиц, и...
"Четыре" на двери написано мелом. Котенок осторожно стучит.
- Извините, - Котенок робко отворил двери, и, зажмурившись до размытых ярких пятен по ту сторону век, сделал шаг вперед. - Можно украсть у вас секундочку?
- Нет, вы слышали?! Вы слышали, о чем он говорит?!
Застывшую на мгновенье тишину разрезал звук глухого удара колес о дерево - это кто-то приземлился на коляску, а после - скрип колес, звон монеток. Котенка щелкнули по носу, и он испуганно прикрыл лицо пальцами, открывая один поврежденный глаз. Худого, завернутого в множество тряпок парня разрезало эфемерностью ракурса на две части, вторая будто бы и не ему принадлежало - старое лицо, пигментные пятна у краешек губ и морщины у глаз, присыпанные сединой волосы около виска. Другая половина кривовато и снисходительно улыбалась, глаза глядели с укором.
- Вор времени! Эту штуку лучше не трогай, мальчишка, - сказал Шакал Табаки, притянул его за белую футболку к себе поближе - наверное, чтобы разглядеть лицо, но что-то подсказывало Котенку, что этот человек видит лучше многих. - И "извини" не говори - мерзкое это слово, ты только вслушайся: "из - вини", будто ты, значится, в чем-то провинился, застрял в этом вине, тьху, этой вине, как в противном мерзком болоте из сказки Толкиена, там где мертвецы и ну ты понимаешь, и теперь просишь других тебя из него вытащить. Самому-то не противно?
Котенок от испуга открыл второй глаз, ошарашено вдохнул.
- ..так вот, лучше говорить "прости", но "прости" - это тоже, если тебе интересно знать, совершенно отвратительно, потому что прощают обычно какие-то высшие силы, которые подсуетились над последним землетрясением в Африке, а еще...
- Табаки. Отстань от ребенка, - человек со странным загорелым лицом и огромным горбом словно слетел с верхней полки, приземлился за несколько метров от Котенка, а вслед за ним черной тенью с какой-то веточки, прикрепленной к потолку, слетела ворона, о чем-то призывно каркнула и ушла шлепать влажными лапками по подоконнику, заставленному забитыми пепельницами и бумажными пакетами из-под вишневого и апельсинового сока. Из его кармана торчала флейта, и Котенок отчего-то проникся к Горбачу - а именно так, кажется, его звали, - необъяснимой симпатией, и немножко расслабился перед тем, как встретиться взглядом с Табаки.
- Я от Лжи, - тихо пробормотал он, заламывая тонкие пальцы в неловком жесте. - Хочу попросить лекарство от бронхита.
- Проси, - великодушно разрешил Табаки, лукаво на него глядя. Его руки, обернутые в рукава нескольких водолазок, скользнули в карманы коричневых штанов из жесткой ткани с множеством молний и дырок, пошарили там, выудили из обоих пару скрепок, фантики от желейных конфет, монеты, бусы, перья... Котенок тряхнул головой: у Табаки в карманах словно Черная Дыра, или Дверь в какое-то неведомое междумирье, полное никому не нужных предметов.
- Пожалуйста, дайте мне лекарство от бронхита, - решительно выдохнул он. Выпрямил спину, глядел прямо и немного гордо.
- Уже лучше, - похвалил Шакал. Закинул руку назад, скользнул под разноцветные воротники и протянул Котенку ладонь с белой пачкой. - Держи.
- Спасибо, - Котенок улыбнулся краешком губ, взял пачку и спрятал её в карман своей вязанной кофты, и уже развернулся, чтобы уйти.
- Стоять. Держи вот, - ему протянули какое-то ведерце, деревянную доску с языческим символом и старую пластинку с Крэнберис. - Там клей, смешанный с какой-то мурой, уж и не вспомню - старость не радость, залепите ваш потолок, заклеите центр этой доской, и по краешкам - слоем газет. Дешево и сердито, да и доску придется менять..
- Зато дождя по ночам не будет, - хмыкнул Горбач, приглаживая Нанетте перышки.
- ..несколько раз, знаешь, ненавижу, когда меня перебивают. И скоро должен появится новый теплогон, так что придешь попозже, в Предзимье.
- Но Ложь сказала, что ваш... Волк может найти новую комнату, - Котенок принял ведерко и взял пластинку с доской под мышку.
- Сам-то себя послушай, милый, - покачал головой Табаки, хлопая его по коленке - Котенок поморщился. - Хотя Ложь-то, в принципе, не так уж и солгала, да вот только плату наш Волчара в последнее время берет - себе под стать, - зверскую, так что.. Побереги дары для своего соседа. А теперь выметайся, давай, у меня начинает портиться биополе от твоего недоумевающего взгляда. А Лжи передай, что она должна мне пачку - и не менее! - тех вкуснейших сигарет, которые Крыса приносила на прошлой неделе, и пусть не отмазывается своими гнусными болезнями.
- Договорились, - кивнул Котенок, и, едва выскользнув за дверь, поспешил к своей комнате, отдаленно размышляя, на что бы ему такое стать, чтобы дотянуться до потолка.
Музыкант бережно придерживал расшатанную старую парту, но думал совсем не о ней - а о облизанных солнцем ногах Котенка в белых коротеньких "домашних" шортах. За пределы комнаты в них Котенок не выходит, и его ободранные, пересчитавшие все острые углы Дома коленки доставались только Музыканту. Пластинка ласково шуршала под иглой, Музыкант смотрел на коленки, а Котенок водил кистью по потолку, стараясь не смотреть вниз с высоты косоногой табуретки, стоящей на расшатанной парте.
- Кажется, стало теплее, - неуверенно сказал Котенок. - Правда же?
- Улыбнись, - попросил Музыкант. Котенок мгновенно исполнил просьбу, глядя ему в глаза, и Музыкант зажмурился от удовольствия. - Стало теплее. Держи, я наклеил на цветную бумагу фосфорные звездочки...это ведь лучше газет.
Котенок накрыл одну из звездочек рукой, рассматривая бледный зеленоватый свет, бьющий сквозь пальцы.
- Где взял?
- Привез с собой, - неопределенно ответил Музыкант. - Они у меня в детстве над кроватью висели.
- А потом?
- А потом астма, развод родителей и ты, - сухо сказал Музыкант, и Котенок понял, что про это он говорить не хочет. Звездочки засияли на потолке, а Музыкант помог ему спуститься, обняв. Котенок был немножко выше, но все равно наклонил голову, чтобы Музыкант мог поцеловать его в лоб.
Они выключили свет, как только набухающая осенью темнота за окнами сгустилась, и лежа на кровати в обнимку рассматривали свое собственное небо. Голые белые стены их не пугали, так было даже красивее - удивительнее. Музыкант шептал ему в ухо, что можно сделать роспись из нот, и Котенок задумался, поглаживая его грязные пальцы - а что, если роспись из нот нанести на свое собственное тело? Впустить в себя музыку?
Их мысли сплетались в узор на тонком покрывале, а во сне Музыкант впервые не кашлял. Котенок слушал его дыхание, прижимаясь щекой к плечу - он всегда сползал по подушке ниже, так было уютнее - и смотрел, как рассыпается на две неравные вывернутые части небо под взглядом его искалеченного зрачка. Музыкант неловко пригреб его еще ближе к себе, широкая лямка его драной заляпанной акварелью майки сползла с плеча, а стертые о переборы музыки пальцы крепко держали Котенка за бок. Он был не против, он даже тихонько мурлыкнул, соответствуя своему имени. Предзимье приближалось пачкой сигарет, брошенной ему в руки из кома черных вуалей, усмешкой Табаки, который сразу же выпроводил его из прихожей. Краем глаза Котенок успел зацепить полуприкрытую дверь, смятую одежду и смешение двух слоев кожи, словно кто-то пытается стать мучительно ближе - сквозь крики, стоны и бессвязную ругань.
- Рано еще тебе знать такое, - строго сказал Табаки, - а то тебя придется перекрестить в Большое Ухо...
Они прибили к потолку звезды гвоздями, астрономические карты - скотчем и тонкими булавками с перламутровыми бусинками на концах, перемазали уголки комнат темно-синей краской и сами рисовали придуманные созвездия, не обращая внимания на отток крови от дрожащих рук. Ложь принесла им кисточки и сама расписалась где-то под плинтусом росчерком туши строчкой с завитками, а чуть спустя внизу появились отзеркаленные сероватые, почти незаметные, буквы. Котенок никогда не рисовал на стенах, но кисточка ложилась меж его пальцев легко, когда Музыкант сидел на столе и придерживал его под коленками теплыми руками.
Дом окутывало пеленой снега, кто-то развешивал в комнатах мишуру и работающие через раз гирлянды, в коридорах витал запах глинтвейна и имбиря, апельсинов и таблеток - приближался предновогодний медосмотр, и от мысли о нем у Котенка зудели запястья. Мысль о том, что у Музыканта могут вновь обнаружить какой-то недуг, который запросто может надолго приковать его к койке, и не факт, что комнатной, приносила ему в пригоршнях россыпь кошмаров, черных, как уголь, и вязких, как смола, но он топил эту мысль в море счастья, хлынувшего на него своими теплыми волнами каждый раз, когда они с Музыкантом встречались глазами.
Приходила Зеркало со старой "мыльницей" и марала свежую пленку их чуть испуганными, но радостными, лицами - позже она проявит их в темной, светящеся алым изнутри, комнате, а Ложь будет долго материться на то, что она сотворила с ванной, горячая вода в которой вообще появлялась неведомым образом. Ложь как-то пошутила, что это - её телепорт в мир санитарии и комков пены для ванн, но Котенку отчего-то не верилось. Их фотографию Котенок поместил в самодельную, оббитую бордовым вельветом, рамку, прижал взятым со двора прямоугольником стекла, и изредка ловил в ней потолочные звезды.
Наступила застывшая в стенах Дома, среди сквозняков и снежных хлопьев, залетающих в настежь распахнутые коридорные окна, Самая Длинная. Котенок и Музыкант покинули четвертую со странным привкусом яблочного сидра в горле и легкостью в руках.
- Утро не наступает, - восторженно-испуганно прошептал Котенок и зевнул. Музыкант положил палец ему в рот, как настоящей кошке, и Котенок рассмеялся. - Убери.
- Не хочу, - выдохнул Музыкант. Его глаза были близко-близко, они отражали все звезды их собственной Вселенной.
- Убери, - попросил Котенок снова. Бережно перехватил руку Музыканта и отвел в сторону, не отпуская. В палец стучался пульс. Чужие приоткрытые губы рядом, блестящие полосы зубов, влажный язык...
Они не умели целоваться, у них почти не получалось, они столкнулись носами, а за верхним рядом зубов у Музыканта была железная скобка, которая выпала на следующий день.
- Пригодится, - сказал Котенок. Музыкант неловко чмокнул его щеку, на которой расцветал очередной синяк, переливающийся разными цветами. Котенок всегда мурлыкал на его ласки, прижимался ближе и терся ступней в вязаном носке об его ноги. Небо блестело над ними, огромное и прохладное, но под старым пледом тепло скручивалось в кольца неведомой пружины.
Иногда пружина распрямлялась - и Музыкант валил Котенка на спину, разводил его тонкие ноги, привычно подхватив под колени, нависал сверху и целовал. Котенок смотрел на него - весь мир в одном взгляде - запускал пальцы в растрепанные кудри и улыбался. Одной его улыбки было достаточно, чтобы существо, дремлющее в Музыканте и поющее порой свои собственные хриплые песни, умолкало. Музыкант засыпал, опустошенный, а Котенок касался губами его волос, оплетая сетью своей защиты, и выскальзывал из-под руки.
В черной-черной комнате на черном-черном полу черная-черная девушка рассказывает свои черные-черные сказки...
На облупленной двери - росчерк тушью, обломок зеркальной поверхности, путеводная звезда в конце коридора. Строки из какого-то стиха - "И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать". Котенок читает, каждый раз заново. Он любит эту строчку.
Потом Котенок толкает дверь.
Ложь сидит на полу и листает какую-то книгу, под ее боком спит девушка, волосы которой занавешивают лицо. Как шторы или ставни - пока не придет кто-то, кто сможет открыть их, возвещая утро и солнце, они будут запахнутыми, как створки раковины или полы халата Лжи. Цепочка на ключицах. Грудь темнеет соском где-то в глубоко в вырезе.
Ложь улыбается:
- Здравствуй, крестник.
Девушка рядом с ней просыпается, распахивает глаза - темные, почти черные, почти как у Музыканта, только у Музыканта они подсвечены теплом все время, а нее - только когда она смотрит на Ложь...
Ложь говорит:
- Я помню про твой вопрос, малыш, не переживай. Тебе просто пришло время знать.
Котенок спросил напрямик, и Ложь резко выдохнула через нос дым, прижимая к себе ближе ту, что зовут Кислотой, потому что она разъедает себя прошлым.
- Это жестоко, - мягко прошептала его крестная мать. - Я могу солгать тебе.
- Не надо, - Котенок помотал головой, прядь отросших волос упала на глаз, и он сдул ее. - Только ты скажешь так как есть.
- Если он умрет, то тебе придется забыть его. Вычеркнуть. Жить одному, сжечь все фотографии и воспоминания в большом летнем костре на заднем дворе, придумать себе сказки, в которых никогда не было его рук, голоса или глаз. Понимаешь?
- Почему?
- В Доме слишком много призраков и без этого. Ты не должен быть в плену у прошлого, поэтому здесь нет имен или старых воспоминаний, кроме воспоминаний этих стен. Они наполняют тебя сыростью и усталостью, от которой хочется закрыть глаза и сдохнуть, а открывая шкаф в любой пустой комнате, будь настороже - иначе на тебя вывалится чей-нибудь запыленный скелет. Пойми, малыш, здесь умирают. Умирают долго, болезненно и как-то почти не очень всерьез. Но умирают.
Котенок сидит, уткнувшись головой в колени. У него дрожат губы.
Вернувшись к Музыканту, он беззвучно плачет и понимает что тот, кто ворует Время, живет в каждой комнате - летая под потолком, только ждет момента, когда можно будет украсть еще пару секунд рядом или наедине...
Под утро к ним приходит Зеркало, вливает по полчашки крепкого зеленого чая в глотку каждому, полупрозрачно улыбается и нагло сдергивает со сдвинутых кроватей. За спиной у неё - гитара на ремне из жесткой, с выбившимися нитками, ткани, а в глазах - пустота, и Котенку кажется, что сейчас она вовсе не зеркало, а то, что за ним. Прозрачная пленка из ртутного сплава. За дверью шелестит вуалями Ложь, от неё пахнет чайным деревом и терпким виски, сигаретами и пряностями, она похожа на сказочницу или проводницу в какие-то неведомые дали. Старая гитара гудит расстроенными струнами, но в утро после Самой Длинной все такое - неправильное, ненастроенное, ненастоящее. Они наскоро надевают потертые джинсы в пятнах синей краски и растянутые свитера, Котенок - серый, а Музыкант - оранжевый.
Их подводят к заднему выходу Дома, Зеркало незаметной тенью впереди распахивает настежь двери и исчезает в снежном мареве - лишь где-то слышатся брошенные в воздух аккорды или хриплые отголоски голоса.
Снег летит им в глаза, Котенку застилает зрение соленой пеленой, и он наощупь нашаривает теплую руку Музыканта.
Ложь подкуривает и садится на подгнившее и пропитанное влагой крыльцо. Смотрит на заснеженный двор. Её вуали, плечи в темном, кромку платья осыпают белые хлопья. Котенок думает, что она не простудится, но легкому беспокойству не противится, спокойно принимает его, но молчит.
- Ложь не требует времени, - тихо говорит закутанная в вуали девушка, которую в комнате ожидает длинноволосая, закутанная по голые плечи в плед, Кислота, с дрожащими белыми пальцами и пустотой под ресницами. - Правда - тоже.
Представьте себе, что его нет.
- Поэтому Табаки ненавидит часы? - тихо спрашивает Котенок, так, словно вот-вот из-за угла выедет улыбающийся Шакал и тут же начнет отчитывать за неподобающие вопросы неподобающим особям.
Ложь хрипло и заливисто смеется, сплевывает кровь и мокроту в сугроб. На фоне белого кровь в ореоле зеленой слизи смотрится сюрреалистично.
- Зачем они тому, кто сам крутит шестеренки времени? - спрашивает она у зимнего утра, выдыхая облачко пара вперемешку с никотиновым дымом. - Часы - это всего лишь символ того, что повисло на тонких нитях меж стен вашей комнаты. Время - это не то, чему следует доверять, и уж тем более не то, что следует впускать внутрь себя. Ты сам создаешь из себя этот часовой механизм.
- И это говорит Ложь, - тепло смеется Музыкант, на что получает колкий светлый взгляд. - Прости.
- Как-то Зеркальце сказала, что я лгу, выставляя правду ложью, - шепотом произносит она. Котенок едва слышит. - Поэтому моим историям всегда верят. Не так ли?
- Это правда?
- И это ты спрашиваешь у Лжи? - саркастически интересуется Ложь, поднимается с крыльца, осыпает их снегом с собственной одежды. - Вы сами выбираете, кому верить. Мне. Времени. Зеркальцу. Табаки. Это самое сложное, не так ли? Потом начинаются проблемы с ответвлениями и глупые вопросы, едва ли достойные Фазаньего племени, - она отворачивается во двор и сипло кричит -
Если ты не хочешь попасть на завтрак, то можешь оставаться здесь!
Из двора доносится - я останусь.
Ложь пожимает плечами, целует обоих мальчиков в щеки и отправляется в темную и теплую даль коридора.
Двое остаются стоять на пороге Дома.
Котенок возвращается из четвертой синегубый и бешеноглазый, растрепанный, пропахший сигаретным дымом. Музыкант смотрит на него полувопросительно. Котенок молчит, ищет в той горе мусора, что у них зовется столом, какие-то свои тетради и ручку.
Вычеркивает.
Вычеркивает.
Вычеркивает.
Душное лето наваливается на Дом пыльным брюхом, раскрашивает ногти в синий и причудливо выведенные на корке лака руны.
Котенок ничего не говорит, только плачет, ходит опухший от слез. Музыкант утешает его как умеет - играя всю ночь песни, убаюкивая кашлем.
- Волк умер, - сухо говорит Котенок на третий день.
Музыкант знает.
- Волк умер, - повторяет Котенок. - теперь все забудут его. Это правила Дома и его законы.
- Нет, - отвечает Музыкант спокойно. Гитара - старая, "учебная" гитара Волка, что он отдал за набор старых железных струн и книгу о космосе, привезенные из прошлого. - Так только говорят. Его не будут вспоминать прилюдно, но у каждого будет своя боль, свой кусочек темноты, что носят под сердцем, вот тут, - его шершавая ладонь ложится Котенку на грудь, - и тепло там тоже будет. Потом, когда боль пройдет. Когда разные люди живут вместе, воспоминания могут столкнуться лбами и поругаться, поэтому лучше не бередить их.
- Чья это правда? - жадно спрашивает Котенок, глядя на Музыканта в упор.
- Моя, - просто говорит тот. - Можешь не верить в нее.
Котенок целует его, доверчиво жмется и мурлычет - Музыкант так и не убрал руки с его сердца, и в какой-то момент он понимает, что это собственное сердце. Что их можно поменять местами.
Ничего не изменится.
Под утро Музыкант встречает Кислоту. Он играет на флейте Волчью Серенаду, последний поминальный плач, тающий в рассвете. Кислота молча садится на подоконник и слушает.
- Я здесь с шести лет, - наконец говорит она, когда Волчья Серенада кончается. Пепел с ее сигареты мажет короткие джинсовые шорты. - И все это время я падаю в прошлое. Как Алиса в кроличью нору.
- А кто тогда Ложь? - спрашивает Музыкант.
- Батут на дне норы. Лекарство от себя. Сильнейший яд. Меня стоило бы переименовать в Зависимую, когда я рядом с ней. Мое сердце останавливается, когда она просто смотрит на меня, или говорит что любит. Говорить с ней в темноте - все равно, что играть в прятки со смертью. Я люблю ее так сильно, это убивает меня.
- Хуже, когда тебя убивает другое. Можно мне сигарету?
- Нет, - строго отвечает Кислота. - Твой мальчик меня убьет. У тебя астма. Тебе нельзя курить. И ты не в праве его оставить.
- Даже сейчас?
- Тем более сейчас. Пока, - она поднимает руку на прощание, и Музыкант замечает нитку татуировки, обвивающей ее руку - "Tonight I'm gonna rest my chemistry". Музыкант не знает перевода, он потом спросит у Котенка.
- Стой, - почти кричит Музыкант, - что такое любовь?
Кислота в какой-то момент кажется целой. Словно все ее швы и стыки закрасили невесомой кисточкой под тон кожи.
- Это когда ты говоришь три слова, а подразумеваешь свою душу.
Кислота растворяется, а Музыкант пишет на их собственном небе текучей светящейся только ночью краской - "Я люблю тебя". Небо стекает на стену темным потеком, а Музыкант обнимает Котенка, думая, что он не узнает до следующего вечера.
Или любовь - это то, что ты знаешь под кожей?
Однажды приходит Кислота с картами, но тут же становится уводимой Ложью подальше из их комнаты, под хриплое неразборчивое бормотание из прокушенных губ. Музыкант предполагает, что это из-за того, что девочка пытается обогнать время, а бегать по рельсам, когда на горизонте уже появились сигнальные огни экспресса - весьма неразумно. Котенок смеется. Говорит: я знаю, она отучится от привычки предугадывать. Они валяются на полу около батареи, постелив на пол покрывала и одеяла, окружив себя подушками и недопитыми кружками с принесенным Зеркалом красным чаем и имбирным горячим - что же это за фигня такая? - лимонадом. Ночь накрывает дом темным балахоном, дергает створки окон костлявыми руками, колотит о стекло северным ветром, на звездном потолке зажигается - я люблю тебя, - и Котенок глядит на это рукотворное чудо ногтями впившись в голые колени, с его ресниц скатывается влага, он чувствует себя абсолютной девчонкой, но ничего не может поделать. Меж ребер замирает и трепещет, словно пойманная в клетку птица, от мысли, что Время заберет у него это, но Котенок отгоняет непрошенную мысль, потому что мысли в Доме - абсолютно независимая субстанция, которой весьма симпатична перспектива осуществиться. Он разворачивается к Музыканту, придвигается совсем близко, переползает на его протянутые вдоль импровизированой кровати ноги, касается пальцами шеи. Пишет на загривке - и я тебя, и у Музыканта в глазах словно перегорает звезда, а под кожей чувствуется то самое, никогда не утихающее, когда рядом Котенок - с удвоенной силой, так что не остается никакого выхода, кроме как поделиться этой подкожной любовью с Котенком - через губы, через дыхание, через взгляд. Из его зрачков в душу Котенка перетекают созвездия, и он принимает эту любовь, сплавливает со своей собственной. Боль меж ребер уходит - будто бы и не было, - остается лишь щемящее чувство возможной утраты, но оно всегда будет маячить на периферии осязания, напоминая о ходе забытых сознанием шестеренок.
Они лежат в ванной, обнимая друг друга, Котенок курит, пропустив сигарету под плечом Музыканта, и в крановой пополам с заоконной капели слова растворяются, как пепел в воде.
- Пойдем сегодня в Кофейник? - предлагает Котенок, его волосы так красиво выгорели на солнце в рыжий, что Музыкант сразу тыкается в них носом и замирает так, вдыхая запах застарелой пыли и кофе.
- Не знаю, - Музыкант оглаживает белую спину с крыльями лопаток и острыми позвонками, - там грустно без Волка. До сих пор.
Котенок вздыхает, его щека чуть влажная и прохладная, и Музыкант знает, что это не от воды. Они часто говорят о Волке, это часть их правды об этом месте. Они говорят о Волке с любовью и уважением. Это часть их правды.
- Зато там вкусный кофе перед походом в кино, - говорит Котенок наконец. - У нас сегодня обширная вечерняя программа...
- Это приглашение на свидание?
- Почему бы и нет.
Они целуются, сигарета Котенка падает в воду и пачкает пеплом бока Музыканта. У них обоих острое чувство того, что поцелуев уже так давно недостаточно, но что с этим делать - они оба не знают. Губы распухают, и сидя в полутемном Кофейнике, который Котенок помогал расписывать под бамбук за постоянное право приобретения любого напитка за бесплатно, Музыкант чувствует почти гордость. На них смотрят, о них говорят, и когда Котенок склоняется к его уху, чтобы что-то сказать, напряженные взгляды дрожат яркой болезненной статикой внимания.
- Привет, мальчики, - хрипло здоровается Ложь, укладываясь спиной прямо на их столик и глядя в потолок. Зеркало садится на пол у торца стола, скрещивает ноги и уходит в глубокую медитацию над полупустым стаканчиком Лжи с Лунной Дорогой (№64, крайне опасно для жизни, детям младше шестнадцати не продавать).
- Привет, девочки, - улыбается Котенок. Ложь фыркает.
- По-моему, у вас проблемы, - говорит она. - Только вы об этом еще не знаете.
Полтора вопросительных взгляда. Котенок хмурится.
- Вам ведь не хватает кое-чего, верно? - продолжает Ложь. Она протягивает руку, забирает у Зеркала свой стаканчик и махом допивает его, прикрыв глаза. От нее остро пахнет какой-то дрянью, из которой делают Лунную Дорогу. - Подумайте, зачем вам эти смешно болтающиеся штуки между ног и милая дырочка в очаровательной розовой попке моего крестника, куда эту штуку можно вставить, чем добрая половина Дома с удовольствием и занимается.
Ложь соскальзывает со стола, ободряюще им подмигнув, закидывает Зеркало на плечо и уходит, оставив их в полном недоумении.
Музыкант стоит перед Котенком полностью голый - это вполне привычно и нормально, просто кожа, просто тело. Котенок проводит пальцем по его груди, замечая чуть увеличившиеся соски, неосознанно, в какой-то момент просто припадает к ним губами. Музыкант почти всхлипывает, впившись пальцами ему в волосы. Котенок смотрит на него, подняв голову - он ведь сидит на их полудвухспальной кровати, а Музыкант вот...стоит. Полностью голый. Котенок даже думает, что из окна тянет, и это наверное, не очень приятно, и он думает об этом, заново исследуя тело Музыканта, пока ему в ребра не утыкается что-то. Щеки Музыканта горят румянцем, а глаза - решимостью, и Котенок прекрасно знает, что сейчас он сделает, и он хочет этого сам, даже задыхаясь от боли в подушку и украдкой слизывая слезы. Музыкант очень нежный, но все равно больно, потому что впервые, наверное. Простыни заливает белым, и Котенок стирает их сам, потому что нести такое в прачечную - стыд и позор для двух мальчиков, хотя ни для кого не секрет, почему они вместе и как именно.
Любовное признание Музыканта загорается темным сияющим синим, Котенку тепло и уютно в его руках, и он спит, мурлыча во сне. Вокруг них вырастает стена плотного влюбленного понимания, которая как одеяло укутывает по самые уши, и внутри темно и почти жарко, и пахнет любовью. Музыкант носит его на руках весь день, постоянно извиняясь, и приносит обед в постель - все, что успел набрать. Бутерброды с патокой, бутерброды с котлетами, немного жареной картошки и подарок Лжи - шоколадка с запиской "ты мужик, а не мокрощелка!". Котенок смеется до икоты, катаясь в обнимку с Музыкантом по их полам-диванам, целует растрепавшиеся кудряшки и красный яркий рот.
- Я знаю, что мы сделаем, - говорит он Музыканту. - Мы впустим в себя музыку.
Ложь на миг остановилась. Ее собранная вручную машинка для татуировок натужно гудела и тихо пощелкивала.
- Я вам не нянька, - строго сказала она, глядя почему-то на Музыканта, - но вы же понимаете, что это навсегда. И если вы расстанетесь, - голос ее стал жестким, как и всегда, когда она заставляла себя говорить правду, - то это услужливо напомнит вам о вас.
- Мы понимаем, - ответил Музыкант, и было даже как-то правильно, что он говорит за двоих - Котенок не обиделся. - У нас своя правда.
Это было больно, и не больно, и ярко, и ужасно одновременно, их руки были сцеплены, а глаза закрыты. Ложь вбивала им под кожу краску, их собственную любовь, и это было почти так же прекрасно, как те слова, что горели на потолке.
- Пойдем рисовать на стенах ночью?
Глаза Котенка пылали чем-то ярким, как звездная пыль, которую они сделали над кроватью при помощи краски на зубной щетке.
Глаза Котенка пылали, и Музыкант поцеловал его, такого яркого и набухшего на ткани Вселенной, что невозможно было удержаться.
- Что мы будем рисовать? - спросил Музыкант.
- Свою Галактику, - просто ответил Котенок.
Они рисовали всю ночь, даже мигнувший и выключившийся свет не пугал их. Они не могли испугаться, ведь были вместе.
- Я люблю тебя, - пробормотал Котенок, засыпая, и Музыкант не мог не улыбнуться. Во сне Котенок всегда жался к нему и доверчиво мурлыкал, и в эту ночь это было самым прекрасным, что могло помочь утру укрыть их своей серостью. Музыкант немного посмотрел на забытую чашку с красками - в которой наверняка когда-то был простой кофе, Котенок всегда уходил в бумагу слишком глубоко, чтобы обращать внимание на то, чем рисует и чем пьет. Музыкант закашлялся, прижав ладонь к губам, и накрыл Котенка собой, стараясь заслонить от всего мира.
От всего мира.
Котенок залетел в комнату, как разъяренная фурия, бросил ключи на огромном брелке - тяжелая пятиконечная звезда, подарок Зеркала, осколок чужого прошлого, - куда-то в подушки, больно вмазав Музыканту в затылок. Музыкант не умел обижаться на него, он просто поймал за руки и притянул к себе. Искристая, игольчатая аура Котенка разгладилась, стоило ему оказаться в родных - хозяйских? - ладонях.
- Четвертая? - просто спросил Музыкант, и Котенок кивнул.
Новенький Фазан четвертой...новенький четвертой комнаты, Курильщик, жутко влиял на нервы им обоим. Он вообще влиял на нервы всем - дохлая птица Фазан в последний год.
Последний год старших. Новую смену не наберут. Котенок и Музыкант часто разговаривали об этом, о том, что читали в лицах старших.
- Табаки пригласил нас на С.Д, - спокойно сказал Котенок. Его бы стоило переименовать в Мудрого Кота, жаль, один Сфинкс в доме уже есть...Музыкант улыбается краем губ. - Я принял приглашение от нас обоих. Я сделал все правильно?
- Ты всегда делаешь правильно, - отмахнулся Музыкант и протянул Котенку сигареты. - Кстати, наша приблудившаяся прошлой зимой красота надумала вернуться и положила мне на подушку распотрошенный трупик крысы, пока ты бегал.
- Вечно к тебе всякая кошачья ересь лезет в мое отсутствие, - рассмеялся Котенок, и стало понятно, что злость на Курильщика прошла, ее вытеснили остальные эмоции.
- Даты С.Д известны?
- Слепой высчитывает их. Кстати, он просил тебя следить за своим сердцем в Лесу.
Музыкант вздрогнул, он знал, на что намекает Слепой, и что Котенок не может знать, что когда-то в детстве - их детстве - он подумал однажды, что Котенок и есть его сердце. Это было до нудных уроков биологии с курсом анатомии, который они прослушали, сидя на уроках у старших. Их жажду к образованию поощряли учителя и, кажется, даже сами старшие. По крайней мере, никто ни разу их не прогнал, и в класс четвертой они вписались легко, за его стенами оставаясь, судя по шуткам Табаки "легендарной пятой группой из двух влюбленных дебилов". Шакал никак не мог забыть мальчишкам того, что они всегда донимали его из-за истории Дома, да еще и позволяя себе перебивать ("А вот Ложь сказала!.." ). Табаки до сих пор уверял их, что хочет убить Ложь, да никак не доедет до нее, а она дама своевольная, придет - очарует, и топор падает из ослабевших от чистого восторга рук, проламывает пол и врезается лезвием в голову Акуле, и поэтому Дом срочно разрушают, Ральф в ужасе и смятении, а вся четвертая с усмешками смотрит на хохочущих Котенка и Музыканта.
После смерти Волка в четвертой стало недоставать музыки - ее просто редко включали, потому что половина пластинок была Волка. Котенок приносил им музыку с собой. На кончиках пальцев и ресниц с кожи Музыканта, на губах с его губ, на побитых кассетах, которые они пытались когда-то восстановить.
Они пришли один раз на Ночь Сказок. Котенок рассказал про мертвую птицу. Музыкант рассказал про мертвую песню. Они взглянули друг на друга, покраснев и сплетаясь мизинцами, а потом Табаки завел свое вечное квохтанье про Вора Времени, изредка потыкивая в Котенка обвиняющим перстом (минутку! украсть! как же! и с извинениями!). Котенок понимающе улыбался, он не обижался на старого повелителя часовых стрелок, влюбленного в это место.
- Табаки, - осторожно позвал Котенок. - Можешь оставить своих друзей ненадолго? Музыкант подержит тебе место, давай съездим за водой.
- Слепой бы сходил, - пробурчал Табаки, но позволил даже усадить себя в коляску - редкая роскошь, позволительная лишь Македонскому или Лорду. Впрочем, Табаки часто говорил, что не может устоять против каких-то там "признаков кошкости", и подразумевал, конечно, Сфинкса, но все почему-то думали что Котенка.
- Зачем тебе столько перевоплощений? - Котенок решил прыгнуть из места в карьер, задержал дыхание даже, словно действительно сиганул вниз с огромной высоты.
Табаки молчал, приоткрыв рот. Когда он заговорил, его голос звучал глухо и неестественно, монетки, которые он повесил на свой Мустанг для красоты, печально звенели.
- Я люблю своих друзей.
- В который раз ты проживаешь в Доме свои двенадцать лет?
У Котенка сердце захлестнуло от зависти. Целых двенадцать лет! По кругу! С Музыкантом!
А потом они с Табаки, оба, провалились в Лес.
Это было непривычно - смотреть прямо, без сместившихся навечно "лево" и "право", не чувствовать тянущей боли в глазу, когда моргаешь, не чувствовать своей ущербности, не...
Шакал постучал пальцами по спинке Мустанга. Мустанг превратился в кальян. Табаки печально крякнул и дохнул в трубку. Кальян превратился в кепку, которую ободранный сияющий наглыми глазищами Шакал надвинул на лоб, став еще наглее.
- Нужно все-таки набрать воды.
Котенок не спрашивал, они с Табаки молча побрели к каким-то покосившимся строениям по временами обрывающимся трамвайным рельсам. Рядом стоял заброшенный трамвайный вагон, переоборудованный под библиотеку - желтые трамвайные лампы освещали корешки книг на полках вокруг поручней и красные пластиковые сиденья. Колонка, где была так желаемая Табаки вода, высилась где-то вдалеке, и с каждым шагом то отдалялась, то приближалась.
- А я прыгун или ходок?
- Ты идиот, - пробурчал Шакал, довольно глядя на то, как Котенок врезался в железо колонки коленом. - Давай сюда бутылки и почапали...
Четвертая на Изнанке была чьей-то уютной квартирой, больше напоминающей - почему-то - Хоббичью нору из старой книжки. Наверное, это было сознание Табаки, которого всегда тянуло к земле, а может быть, сам Котенок перенес на комнату то, чем была для него четвертая - оплотом детских сказок и запретных историй, таких теплых, как и огонь в камине.
- Мы принесли воду, - возвестил Табаки. Привычный мир не спешил возвращаться к Котенку, и он несмело взял Музыканта за руку. Смотреть на него двумя глазами....
- Пойдем, - предложил Котенок. Музыкант выглядел неописуемо старше, как-то неуловимо сильнее. Он вел Котенка непонятно куда по заснеженной улице.
На Изнанке в их комнате было небо.
Настоящее.
Они улеглись на пол, Котенок все время смотрел наверх, смешно задирая голову, словно Вселенная пыталась войти в него.
- Я люблю тебя, - почти заново прочел он. - Очень-очень.
- Знаю, - Музыкант поцеловал его в висок и ушел в какую-то свою, книжную реальность, водрузив на нос очки в тонкой оправе. Котенок отправился заваривать чай с корицей и мятой, а вернулся уже в их обычную комнату с увлеченно читающим что-то в яркой оранжево-черной обложке Музыкантом. - Спасибо за чай.
Котенок пожал плечами и улегся ему на колени головой, готовясь заснуть под то, как ленивые и ласковые пальцы Музыканта изучают его затылок, снимая вечную боль от глазного давления, снимая усталость и непонятно откуда взявшийся страх.
Под утро Котенок пришел к Лжи.
- Расскажи мне о Лунной Дороге.
"Данная заметка объясняет действие таких напитков, как "Три ступеньки", "Лунная Дорога", "Белая Радуга" и прочих на существ с прямозеркальным типом отражения.
Как известно, Лунная Дорога и ей подобные искажают сознание до неузнаваемости, заставляя того, кто ее выпил, почти насильственно Прыгнуть. Это может произойти по незнанию свойств Лунной Дороги (далее Л.Д) либо же для изучения влияния Л.Д на неокрепшее сознание будущего Прыгуна. Л.Д и прочие не позволяет человеку контролировать свое сознание или помнить о том, что с ним было на Изнанке, а у существ с прямозеркальным типом отражения Л.Д вызывает глубокий транс с последующей комой, так называемым окаменением, при котором сознание пользователя Л.Д на Изнанке, а тело в недвижимом состоянии валяется в каком-нибудь углу. Если обычного человека из этого окаменения вывести можно, то прямозеркальные люди будут страдать, пока их дух не вернется в тело.
Л.Д не рекомендуется к постоянному употреблению Прыгунами и Ходоками, так как из-за крайней токсичности негативно влияет на данные способности.
Л.Д не делают из слез Стервятника.
При употреблении Л.Д Ходок не теряет памяти".
Блюм, №88, "Лживые Заметки".
- Слушай, а Слепой видит на Изнанке?
- Нет, - сухо ответила Ложь. - Должен был, наверное. Ты ведь видишь двумя глазами, правда?
- Да.
- Не пытайся сделать то, о чем ты вот сейчас подумал. И поверь, если ты попытаешься мяукнуть "почему", то я размажу твой жидкий мозг по этой вот стене раньше, чем ты задашь свой последний вопрос.
Котенок устало посмотрел на Ложь. Он понимал, чего от него хотят.
Он понимал, что ему придется.
- Куда ты поедешь после того, как все закончится?
Лес шумел где-то рядом, пробегая ветвями сквозь их склоненные друг к другу головы, бормотал в уши нежности. Повезло, если оба в паре - Ходоки. Повезло, когда все время вместе и даже в одной комнате без соседей...Повезло.
Музыкант смотрит на него из-под очков. Он любит, когда Котенок снимает их, доверчиво жмурится, когда хрупкие чужие пальцы подцепляют дужки.
- Мы не выбрали Изнанку.
- Не выбрали, - эхом откликается Котенок, он не хочет вспоминать.
- Значит, я пойду за тобой. Куда бы ты не пошел.
Потом - уже совсем потом - Котенок выдыхает куда-то в свалявшиеся кудряшки:
- Рядом с тобой я чувствую себя такой девчонкой.
- Мокрощелкой, - подхватывает Музыкант, и они оба смеются, закопавшись в одеяло.
Зима выдается холодной и длинной, Самая Длинная - наполненной кровавыми событиями. Котенок всю С.Д провел в обнимку с Музыкантом, не отлепляясь от него ни на секунду, словно боясь, что и он может пропасть или умереть. Музыкант, улыбаясь, гладил его до того момента, пока не наступил гребанный рассвет, которого все так ждали. В утренней серости Котенок расплакался от облечения, его плечи вздрагивали, а все что мог Музыкант - это гладить и целовать и успокаивать нежностями. Сумасшедшие Крысы порезали Рыжего - тихо сказала Кислота в тишину, разрываемую судорожным вдохом Котенка. Кислота не любила Рыжего, потому что Ложь с ним спала, и Крысу не любила, потому что Ложь с ней спала, и Габи, и Рыжую, и...
- Он жив, там Ральф и Ложь.
- Посиди тут пока? - предложил Котенок, вскакивая с колен Музыканта и убегая заваривать чай, искать по ящикам конфеты и окаменевшее печенье, кормить всем этим худенькую Кислоту и петь под гитару песни.
Тест они с Музыкантом завалили скорее намеренно, чем по причине незнания, и получили личный на двоих разнос в кабинете у Акулы (перспективные студенты! почти не покалечены! шанс выздороветь огромный! лишили себя возможностей! дурни!). Музыкант прекрасно знал, что просто не выдержит лица своего идиота-отца, а Котенок не сможет искренне обнять ту, что заменила его отцу мертвую жену. Они планировали сбежать из Дома в ту Наружность, которую видели в кино и читали в книгах, а не ту, что ждала их за тысячи километров друг от друга под накалом телефонных проводов.
Акула продолжал кричать, фоново размахивая руками и стряхивая пепел куда попало. Две бумажные папки были наполнены ими до дна. Ими в свидетельствах и справках, выданных в разные годы, с круглыми и прямоугольными печатями...Музыкант закрыл глаза. Он почти забыл свое имя, а на имя - Наружное имя - Котенка вообще старался не смотреть.
Все кончалось как-то со скрипом, очень натужно, словно потревоженный роящимися в нем людишками Дом ворчал и не желал подчиняться. Котенок еще раз прошел по коридору, у места, где была когда-то их галактика - теперь тоже траурная рамка, работы Котенка любили, особенно в четвертой. Он замер на миг, закусив губу, а потом побежал к Сфинксу и Курильщику - последним, кто остался в Доме из...них. Тех, кто знал.
Котенок подарил им небо, прощальное небо в черных трепещущих лентах, небо длиной на весь коридор. Сияющее и яркое. Звезды были нарисованы краской, что светилась в темноте, и когда Музыкант поцеловал его под этим небом - их, детей Дома, небом - им захлопали. Даже Курильщик.
Музыкант решил, что они убегут в последний день перед приездом родителей. Котенок со своей страстью к порядку написал отцу письмо. Потом написал такое же отцу Музыканта. Без имен, просто сухой текст. Пара извинений. Дата.
Кофе казался тягучим и горьким, хотя Котенка порой просили заменить Кролика за барной стойкой Кофейника. Котенок курил, думая о Лжи и Кислоте, и - привет, склеенная! - Зеркале.
- Помнишь, - шепчет Котенок, закрыв глаза, - ты залетел в Могильник когда-то тысячу лет назад?
- Помню, - отвечает Музыкант, нашаривает руку Котенка и легко сжимает. Он не умер тогда, все хорошо.
- Когда мы познакомились с Табаки, я просил "украсть секундочку". Он позволил мне это сделать. Украсть секундочку. У твоей смерти.
Музыкант шумно давится кофе.
Перед ним на столе лежат прощальные дары - колода карт Таро, альбом для рисунков Зеркала - в нем наброски наслоились один на другой, в некоторых из них можно различить смутные силуэты Лжи или Кислоты. Фетровая дамская шляпка. Какая-то кассета. Смятое перо. Пузырек черного лака для ногтей, диск Брайана Молко, щипчики для бровей, мешочек с кофе, палочки корицы...
- Возьмешь с собой?
- Возьму. - старая сумка Котенка, сшитая из всего на свете, была забита разными разностями до отвала. - Табаки сделал мне еще один подарок. Я помню все. И всех. И ты тоже.
Музыкант на миг обнимает его. Такого хрупкого. Котенок доверчиво выдыхает куда-то в ухо и слабо мурлычет. Отголосок нежности.
Они продираются сквозь старый лаз Летунов, вываливаются в Наружность и ждут междугородного автобуса на душной остановке. Они держатся за руки. Переплетаются пальцами, прижимаются татуировками, ниточками шрамов, рукавами футболок.
- Мы в Наружности, - напоминает Музыкант. - Наши клички больше недействительны.
- Курт, - представляется Котенок, глядя ему в глаза.
- Блейн, - отвечает Музыкант.
- Приятно познакомиться.
Блейн никогда не называет Курта котенком или вообще любым именем, что начинается на "кот".
Курт осознанно отказался от карьеры музыканта.
URL записиИз кодовых названий: "Ласковые педички", "Братья такие братья, а Ложь и Зеркало такие Ложь и Зеркало" и "Пойдемкапокуримка". И "АХРЕНЕТЬ, СНЕГ!". И "ты шо, сгарел?!".
Спасибо прекрасному in6b1 за то, что он охуительный братюнь и Дому за то, что он охуительный Дом. А Курту и Блейну неспасибо, потому что пошли в жопу, мудаки.
P.S это вписка в "Дом, в котором...", книгу о закрытом интернате для детей-инвалидов, и если кто-то упрекнет нас в том, что это фи, пусть едет в Гондурас. Наличествует рпс, порнуха, ни одного матного слова и 7 с хуем (ой, матное слово) косяков текста.
This is My BeginningДом шумно дышал открытыми на ночь створками окон, растворяющих воздухом душную темноту комнат, Дом переливался всеми облупленными красками неба, сухими и шершавыми.
Мальчик на крыльце, со слепым левым глазом, перечеркнутым полосой шрама, лениво отбросил окурок. Мимо него прошел кто-то из старших - перешептывающаяся парочка девушек, таких склеенных, что их тягучие следы в размягчившемся асфальте подтекали темнотой. Одна из старших казалась невидимой, но мальчик просто подумал, что это игра его зрения.
Зрение. Абстрактное наполовину потерянное понятие.
В этом Доме уже был один слепой - Слепой - и никому не нужно было повторения.
У второй девушки, теряющейся в вуалях, были до того светлые и яркие глаза, что смотреть было невозможно. Мальчик отвернулся. Его белое вывернутое глазное яблоко продолжало косить на странных старших.
- Вот даже он, - быстрым, но совершенно спокойным голосом говорила та, что была ярче, - типичный пример того, как среда обитания влияет на человека. У него пока даже нет имени, но он уже один из прикормышей этого места. Эй, маленький, у тебя ведь нет имени?
- Нет, - бросил мальчик и потер пальцем корку на коленке. - Меня никак не назвали.
- Котенок, - бросила старшая и отошла. - Запомни своих крестных. Я Ложь, а это Зеркало.
- Я ее не вижу, - почти беспомощно сказал он, пытаясь различить Зеркало среди тысячи мелькающих личин. Как в детской, до того удара по лицу, книжке с картинками - на краю листа скачет фигурка, ты перелистываешь страницы быстро-быстро, и она кривляется, танцуя и улыбаясь тебе нарисованным ртом...
Ложь присела перед ним на корточки, ее юбки взметнулись, показав очень белые ноги с тонкими щиколотками.
- Не бойся, - попросила-приказала она. - Ты мужик или мокрощелка, в конце-концов?
Невидимое Зеркало рассмеялась, отражая кривую усмешку Лжи, проявилась в летнем душном мареве своим невесомым силуэтом. Ложь закурила и побрела куда-то в прохладную глубину - со штукатуркой, которую можно есть, и рисунками на стенах, и крошистыми выступами углов, от которых отваливались красящие пальцы куски мела, и с поющим по ночам крысиные песни паркетом, и...
Котенок нахмурил брови и слегка сморщил нос - в его спальне было пусто. Новую смену в этом году не набирали, для него сделали исключение - после смерти матери они с отцом просто не могли сосуществовать. За щедрое пожертвование ему позволили остаться.
Он не задавал вопросов, не просил говорить и не любил слушать. Он не рисовал на стенах, посещал занятия и исправно делал домашние задания. Он бегал на уроки к старшим и в библиотеку, возвращаясь оттуда поздним-поздним вечером под свет мигающих ламп - его выгоняли поднимающиеся на свой этаж учителя. В библиотеке свет выключали раньше, чем в коридорах, и стойки для журналов у входа высились огромными великанами, отбрасывая длинные тени на влажные и живые до испуга агонии стен, и бледные отсветы свечей из туалета картежников оставляли в рассеченном надвое глазу маленького одинокого Котенка блестящие блики.
Так было, пока в его комнату не завели второго из них.
Второго из них двоих.
Котенок сидел на койке, прижавшись к подратым кем-то до него обоям, и выпутывал ленту из разбитой аудио-кассеты. Пластик на ощупь был жестковатым, скрипучим и будто бы терпким, лента - чуть влажноватой и липкой от пыли, Котенок нашел поломанную музыку под кроватью и собирался её - как это говорил отец, - реанимировать, вдохнуть в неё жизнь. Его сосед спал, уткнувшись носом в собственные острые коленки, из-за темных кудрей на чуть смуглый лоб падали мягкие тени, длинные и наверняка мягкие ресницы дрожали. Он был одет в яркий шерстяной свитер с каким-то совершенно нелепым то ли геометрическим, то ли цветастым узором, свитер был ему явно мал, и из-под оранжевого низа выглядывал краешек серой рубашки с незастегнутыми пластмассовыми пуговицами. Его дыхание было легким, как весенний ветер после дождя. А еще во сне он пел. Тихо и чуть хрипловато, изредка прикусывая пухлые потрескавшиеся губы и порывисто кашляя. Он заболел спустя два дня по прибытию в Дом.
Котенок отложил ленту в найденную под диваном на Перекрестке коробку для обуви - до тех времен, когда он найдет пустую пластиковую кассету, музыку с детскими песнями из которой он выучил еще четыре года назад. Позже она появится на дне его сшитой из кожаных, джинсовых и хлопковых заплаток сумке через плечо.
Найдет ленту его новый сосед, и музыку они будут возвращать вместе.
- Ты пел во сне, - ласково прошептал Котенок, отводя от мокрого лба соседа прядь. - Снова. Болезненный ты мой.
Музыкант поводит плечами, печально улыбается и тянется поцеловать хрупкое запястье Котенка. Они слишком давно рядом и вместе, чтобы заморачиваться по поводу взглядов или еще чего-то; они слишком слишком, чтобы не понимать друг друга. Котенок заставляет Музыканта выпить лекарство, услужливо приготовленное бессловесным Македонским из четвертой. К нему Котенка послала одна из крестных. Вчера они сидели на крыльце, курили, Котенок слушал хрипы голоса Лжи и ее ломкий, как пепельный столбик на сигарете, смех.
- Мой сосед болеет, - пожаловался он тогда, глядя на резко изломленный нос крестной. - Почти все время. Почти как ты.
- Мы больны жизнью досыта, - философски отмечает Ложь, прикрывает глаза. - Сходи в четвертую группу, ищи Шакала Табаки, скажи, что ты от Лжи и тебе нужно лекарство от бронхита для соседа. Там еще Волк, он сможет найти вам менее сырую комнату. Если у тебя есть, чем заплатить.
- Я могу заплатить музыкой, - неловко пробормотал Котенок. Ложь чмокнула его в макушку, дохнув в ухо дымом:
- Потрясающая наивность...Волк творит музыку и не нуждается в музыке чужой. Его интересуют...более материальные ценности.
- Скажи, - спросил вдруг он, отстранившись и глядя здоровым глазом прямо ей в лицо, - почему о мертвых в Доме никто не помнит?
- Фазаны помнят, - равнодушно ответила Ложь. - Я расскажу тебе позже. Приходи ко мне зимой. Не забудь о Волке.
Котенок оставляет на ее щеке поцелуй с терпким запахом рук Музыканта и убегает, прихрамывая - он снова нарвался на драку с одним из идиотов-псов Адвокатом, - в то место, где есть сырая комната с текучим потолком, где на двух сдвинутых кроватях распластался Музыкант, слушая мелодию своих больных легких. И еще комната Лжи, в которой он ни разу не бывал. И четвертая, и вонючая Псарня, и загаженный Крысятник, и чопорный птичник Фазанов, и душное логово Птиц, и...
"Четыре" на двери написано мелом. Котенок осторожно стучит.
- Извините, - Котенок робко отворил двери, и, зажмурившись до размытых ярких пятен по ту сторону век, сделал шаг вперед. - Можно украсть у вас секундочку?
- Нет, вы слышали?! Вы слышали, о чем он говорит?!
Застывшую на мгновенье тишину разрезал звук глухого удара колес о дерево - это кто-то приземлился на коляску, а после - скрип колес, звон монеток. Котенка щелкнули по носу, и он испуганно прикрыл лицо пальцами, открывая один поврежденный глаз. Худого, завернутого в множество тряпок парня разрезало эфемерностью ракурса на две части, вторая будто бы и не ему принадлежало - старое лицо, пигментные пятна у краешек губ и морщины у глаз, присыпанные сединой волосы около виска. Другая половина кривовато и снисходительно улыбалась, глаза глядели с укором.
- Вор времени! Эту штуку лучше не трогай, мальчишка, - сказал Шакал Табаки, притянул его за белую футболку к себе поближе - наверное, чтобы разглядеть лицо, но что-то подсказывало Котенку, что этот человек видит лучше многих. - И "извини" не говори - мерзкое это слово, ты только вслушайся: "из - вини", будто ты, значится, в чем-то провинился, застрял в этом вине, тьху, этой вине, как в противном мерзком болоте из сказки Толкиена, там где мертвецы и ну ты понимаешь, и теперь просишь других тебя из него вытащить. Самому-то не противно?
Котенок от испуга открыл второй глаз, ошарашено вдохнул.
- ..так вот, лучше говорить "прости", но "прости" - это тоже, если тебе интересно знать, совершенно отвратительно, потому что прощают обычно какие-то высшие силы, которые подсуетились над последним землетрясением в Африке, а еще...
- Табаки. Отстань от ребенка, - человек со странным загорелым лицом и огромным горбом словно слетел с верхней полки, приземлился за несколько метров от Котенка, а вслед за ним черной тенью с какой-то веточки, прикрепленной к потолку, слетела ворона, о чем-то призывно каркнула и ушла шлепать влажными лапками по подоконнику, заставленному забитыми пепельницами и бумажными пакетами из-под вишневого и апельсинового сока. Из его кармана торчала флейта, и Котенок отчего-то проникся к Горбачу - а именно так, кажется, его звали, - необъяснимой симпатией, и немножко расслабился перед тем, как встретиться взглядом с Табаки.
- Я от Лжи, - тихо пробормотал он, заламывая тонкие пальцы в неловком жесте. - Хочу попросить лекарство от бронхита.
- Проси, - великодушно разрешил Табаки, лукаво на него глядя. Его руки, обернутые в рукава нескольких водолазок, скользнули в карманы коричневых штанов из жесткой ткани с множеством молний и дырок, пошарили там, выудили из обоих пару скрепок, фантики от желейных конфет, монеты, бусы, перья... Котенок тряхнул головой: у Табаки в карманах словно Черная Дыра, или Дверь в какое-то неведомое междумирье, полное никому не нужных предметов.
- Пожалуйста, дайте мне лекарство от бронхита, - решительно выдохнул он. Выпрямил спину, глядел прямо и немного гордо.
- Уже лучше, - похвалил Шакал. Закинул руку назад, скользнул под разноцветные воротники и протянул Котенку ладонь с белой пачкой. - Держи.
- Спасибо, - Котенок улыбнулся краешком губ, взял пачку и спрятал её в карман своей вязанной кофты, и уже развернулся, чтобы уйти.
- Стоять. Держи вот, - ему протянули какое-то ведерце, деревянную доску с языческим символом и старую пластинку с Крэнберис. - Там клей, смешанный с какой-то мурой, уж и не вспомню - старость не радость, залепите ваш потолок, заклеите центр этой доской, и по краешкам - слоем газет. Дешево и сердито, да и доску придется менять..
- Зато дождя по ночам не будет, - хмыкнул Горбач, приглаживая Нанетте перышки.
- ..несколько раз, знаешь, ненавижу, когда меня перебивают. И скоро должен появится новый теплогон, так что придешь попозже, в Предзимье.
- Но Ложь сказала, что ваш... Волк может найти новую комнату, - Котенок принял ведерко и взял пластинку с доской под мышку.
- Сам-то себя послушай, милый, - покачал головой Табаки, хлопая его по коленке - Котенок поморщился. - Хотя Ложь-то, в принципе, не так уж и солгала, да вот только плату наш Волчара в последнее время берет - себе под стать, - зверскую, так что.. Побереги дары для своего соседа. А теперь выметайся, давай, у меня начинает портиться биополе от твоего недоумевающего взгляда. А Лжи передай, что она должна мне пачку - и не менее! - тех вкуснейших сигарет, которые Крыса приносила на прошлой неделе, и пусть не отмазывается своими гнусными болезнями.
- Договорились, - кивнул Котенок, и, едва выскользнув за дверь, поспешил к своей комнате, отдаленно размышляя, на что бы ему такое стать, чтобы дотянуться до потолка.
Музыкант бережно придерживал расшатанную старую парту, но думал совсем не о ней - а о облизанных солнцем ногах Котенка в белых коротеньких "домашних" шортах. За пределы комнаты в них Котенок не выходит, и его ободранные, пересчитавшие все острые углы Дома коленки доставались только Музыканту. Пластинка ласково шуршала под иглой, Музыкант смотрел на коленки, а Котенок водил кистью по потолку, стараясь не смотреть вниз с высоты косоногой табуретки, стоящей на расшатанной парте.
- Кажется, стало теплее, - неуверенно сказал Котенок. - Правда же?
- Улыбнись, - попросил Музыкант. Котенок мгновенно исполнил просьбу, глядя ему в глаза, и Музыкант зажмурился от удовольствия. - Стало теплее. Держи, я наклеил на цветную бумагу фосфорные звездочки...это ведь лучше газет.
Котенок накрыл одну из звездочек рукой, рассматривая бледный зеленоватый свет, бьющий сквозь пальцы.
- Где взял?
- Привез с собой, - неопределенно ответил Музыкант. - Они у меня в детстве над кроватью висели.
- А потом?
- А потом астма, развод родителей и ты, - сухо сказал Музыкант, и Котенок понял, что про это он говорить не хочет. Звездочки засияли на потолке, а Музыкант помог ему спуститься, обняв. Котенок был немножко выше, но все равно наклонил голову, чтобы Музыкант мог поцеловать его в лоб.
Они выключили свет, как только набухающая осенью темнота за окнами сгустилась, и лежа на кровати в обнимку рассматривали свое собственное небо. Голые белые стены их не пугали, так было даже красивее - удивительнее. Музыкант шептал ему в ухо, что можно сделать роспись из нот, и Котенок задумался, поглаживая его грязные пальцы - а что, если роспись из нот нанести на свое собственное тело? Впустить в себя музыку?
Их мысли сплетались в узор на тонком покрывале, а во сне Музыкант впервые не кашлял. Котенок слушал его дыхание, прижимаясь щекой к плечу - он всегда сползал по подушке ниже, так было уютнее - и смотрел, как рассыпается на две неравные вывернутые части небо под взглядом его искалеченного зрачка. Музыкант неловко пригреб его еще ближе к себе, широкая лямка его драной заляпанной акварелью майки сползла с плеча, а стертые о переборы музыки пальцы крепко держали Котенка за бок. Он был не против, он даже тихонько мурлыкнул, соответствуя своему имени. Предзимье приближалось пачкой сигарет, брошенной ему в руки из кома черных вуалей, усмешкой Табаки, который сразу же выпроводил его из прихожей. Краем глаза Котенок успел зацепить полуприкрытую дверь, смятую одежду и смешение двух слоев кожи, словно кто-то пытается стать мучительно ближе - сквозь крики, стоны и бессвязную ругань.
- Рано еще тебе знать такое, - строго сказал Табаки, - а то тебя придется перекрестить в Большое Ухо...
Они прибили к потолку звезды гвоздями, астрономические карты - скотчем и тонкими булавками с перламутровыми бусинками на концах, перемазали уголки комнат темно-синей краской и сами рисовали придуманные созвездия, не обращая внимания на отток крови от дрожащих рук. Ложь принесла им кисточки и сама расписалась где-то под плинтусом росчерком туши строчкой с завитками, а чуть спустя внизу появились отзеркаленные сероватые, почти незаметные, буквы. Котенок никогда не рисовал на стенах, но кисточка ложилась меж его пальцев легко, когда Музыкант сидел на столе и придерживал его под коленками теплыми руками.
Дом окутывало пеленой снега, кто-то развешивал в комнатах мишуру и работающие через раз гирлянды, в коридорах витал запах глинтвейна и имбиря, апельсинов и таблеток - приближался предновогодний медосмотр, и от мысли о нем у Котенка зудели запястья. Мысль о том, что у Музыканта могут вновь обнаружить какой-то недуг, который запросто может надолго приковать его к койке, и не факт, что комнатной, приносила ему в пригоршнях россыпь кошмаров, черных, как уголь, и вязких, как смола, но он топил эту мысль в море счастья, хлынувшего на него своими теплыми волнами каждый раз, когда они с Музыкантом встречались глазами.
Приходила Зеркало со старой "мыльницей" и марала свежую пленку их чуть испуганными, но радостными, лицами - позже она проявит их в темной, светящеся алым изнутри, комнате, а Ложь будет долго материться на то, что она сотворила с ванной, горячая вода в которой вообще появлялась неведомым образом. Ложь как-то пошутила, что это - её телепорт в мир санитарии и комков пены для ванн, но Котенку отчего-то не верилось. Их фотографию Котенок поместил в самодельную, оббитую бордовым вельветом, рамку, прижал взятым со двора прямоугольником стекла, и изредка ловил в ней потолочные звезды.
Наступила застывшая в стенах Дома, среди сквозняков и снежных хлопьев, залетающих в настежь распахнутые коридорные окна, Самая Длинная. Котенок и Музыкант покинули четвертую со странным привкусом яблочного сидра в горле и легкостью в руках.
- Утро не наступает, - восторженно-испуганно прошептал Котенок и зевнул. Музыкант положил палец ему в рот, как настоящей кошке, и Котенок рассмеялся. - Убери.
- Не хочу, - выдохнул Музыкант. Его глаза были близко-близко, они отражали все звезды их собственной Вселенной.
- Убери, - попросил Котенок снова. Бережно перехватил руку Музыканта и отвел в сторону, не отпуская. В палец стучался пульс. Чужие приоткрытые губы рядом, блестящие полосы зубов, влажный язык...
Они не умели целоваться, у них почти не получалось, они столкнулись носами, а за верхним рядом зубов у Музыканта была железная скобка, которая выпала на следующий день.
- Пригодится, - сказал Котенок. Музыкант неловко чмокнул его щеку, на которой расцветал очередной синяк, переливающийся разными цветами. Котенок всегда мурлыкал на его ласки, прижимался ближе и терся ступней в вязаном носке об его ноги. Небо блестело над ними, огромное и прохладное, но под старым пледом тепло скручивалось в кольца неведомой пружины.
Иногда пружина распрямлялась - и Музыкант валил Котенка на спину, разводил его тонкие ноги, привычно подхватив под колени, нависал сверху и целовал. Котенок смотрел на него - весь мир в одном взгляде - запускал пальцы в растрепанные кудри и улыбался. Одной его улыбки было достаточно, чтобы существо, дремлющее в Музыканте и поющее порой свои собственные хриплые песни, умолкало. Музыкант засыпал, опустошенный, а Котенок касался губами его волос, оплетая сетью своей защиты, и выскальзывал из-под руки.
В черной-черной комнате на черном-черном полу черная-черная девушка рассказывает свои черные-черные сказки...
На облупленной двери - росчерк тушью, обломок зеркальной поверхности, путеводная звезда в конце коридора. Строки из какого-то стиха - "И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать". Котенок читает, каждый раз заново. Он любит эту строчку.
Потом Котенок толкает дверь.
Ложь сидит на полу и листает какую-то книгу, под ее боком спит девушка, волосы которой занавешивают лицо. Как шторы или ставни - пока не придет кто-то, кто сможет открыть их, возвещая утро и солнце, они будут запахнутыми, как створки раковины или полы халата Лжи. Цепочка на ключицах. Грудь темнеет соском где-то в глубоко в вырезе.
Ложь улыбается:
- Здравствуй, крестник.
Девушка рядом с ней просыпается, распахивает глаза - темные, почти черные, почти как у Музыканта, только у Музыканта они подсвечены теплом все время, а нее - только когда она смотрит на Ложь...
Ложь говорит:
- Я помню про твой вопрос, малыш, не переживай. Тебе просто пришло время знать.
Котенок спросил напрямик, и Ложь резко выдохнула через нос дым, прижимая к себе ближе ту, что зовут Кислотой, потому что она разъедает себя прошлым.
- Это жестоко, - мягко прошептала его крестная мать. - Я могу солгать тебе.
- Не надо, - Котенок помотал головой, прядь отросших волос упала на глаз, и он сдул ее. - Только ты скажешь так как есть.
- Если он умрет, то тебе придется забыть его. Вычеркнуть. Жить одному, сжечь все фотографии и воспоминания в большом летнем костре на заднем дворе, придумать себе сказки, в которых никогда не было его рук, голоса или глаз. Понимаешь?
- Почему?
- В Доме слишком много призраков и без этого. Ты не должен быть в плену у прошлого, поэтому здесь нет имен или старых воспоминаний, кроме воспоминаний этих стен. Они наполняют тебя сыростью и усталостью, от которой хочется закрыть глаза и сдохнуть, а открывая шкаф в любой пустой комнате, будь настороже - иначе на тебя вывалится чей-нибудь запыленный скелет. Пойми, малыш, здесь умирают. Умирают долго, болезненно и как-то почти не очень всерьез. Но умирают.
Котенок сидит, уткнувшись головой в колени. У него дрожат губы.
Вернувшись к Музыканту, он беззвучно плачет и понимает что тот, кто ворует Время, живет в каждой комнате - летая под потолком, только ждет момента, когда можно будет украсть еще пару секунд рядом или наедине...
Под утро к ним приходит Зеркало, вливает по полчашки крепкого зеленого чая в глотку каждому, полупрозрачно улыбается и нагло сдергивает со сдвинутых кроватей. За спиной у неё - гитара на ремне из жесткой, с выбившимися нитками, ткани, а в глазах - пустота, и Котенку кажется, что сейчас она вовсе не зеркало, а то, что за ним. Прозрачная пленка из ртутного сплава. За дверью шелестит вуалями Ложь, от неё пахнет чайным деревом и терпким виски, сигаретами и пряностями, она похожа на сказочницу или проводницу в какие-то неведомые дали. Старая гитара гудит расстроенными струнами, но в утро после Самой Длинной все такое - неправильное, ненастроенное, ненастоящее. Они наскоро надевают потертые джинсы в пятнах синей краски и растянутые свитера, Котенок - серый, а Музыкант - оранжевый.
Их подводят к заднему выходу Дома, Зеркало незаметной тенью впереди распахивает настежь двери и исчезает в снежном мареве - лишь где-то слышатся брошенные в воздух аккорды или хриплые отголоски голоса.
Снег летит им в глаза, Котенку застилает зрение соленой пеленой, и он наощупь нашаривает теплую руку Музыканта.
Ложь подкуривает и садится на подгнившее и пропитанное влагой крыльцо. Смотрит на заснеженный двор. Её вуали, плечи в темном, кромку платья осыпают белые хлопья. Котенок думает, что она не простудится, но легкому беспокойству не противится, спокойно принимает его, но молчит.
- Ложь не требует времени, - тихо говорит закутанная в вуали девушка, которую в комнате ожидает длинноволосая, закутанная по голые плечи в плед, Кислота, с дрожащими белыми пальцами и пустотой под ресницами. - Правда - тоже.
Представьте себе, что его нет.
- Поэтому Табаки ненавидит часы? - тихо спрашивает Котенок, так, словно вот-вот из-за угла выедет улыбающийся Шакал и тут же начнет отчитывать за неподобающие вопросы неподобающим особям.
Ложь хрипло и заливисто смеется, сплевывает кровь и мокроту в сугроб. На фоне белого кровь в ореоле зеленой слизи смотрится сюрреалистично.
- Зачем они тому, кто сам крутит шестеренки времени? - спрашивает она у зимнего утра, выдыхая облачко пара вперемешку с никотиновым дымом. - Часы - это всего лишь символ того, что повисло на тонких нитях меж стен вашей комнаты. Время - это не то, чему следует доверять, и уж тем более не то, что следует впускать внутрь себя. Ты сам создаешь из себя этот часовой механизм.
- И это говорит Ложь, - тепло смеется Музыкант, на что получает колкий светлый взгляд. - Прости.
- Как-то Зеркальце сказала, что я лгу, выставляя правду ложью, - шепотом произносит она. Котенок едва слышит. - Поэтому моим историям всегда верят. Не так ли?
- Это правда?
- И это ты спрашиваешь у Лжи? - саркастически интересуется Ложь, поднимается с крыльца, осыпает их снегом с собственной одежды. - Вы сами выбираете, кому верить. Мне. Времени. Зеркальцу. Табаки. Это самое сложное, не так ли? Потом начинаются проблемы с ответвлениями и глупые вопросы, едва ли достойные Фазаньего племени, - она отворачивается во двор и сипло кричит -
Если ты не хочешь попасть на завтрак, то можешь оставаться здесь!
Из двора доносится - я останусь.
Ложь пожимает плечами, целует обоих мальчиков в щеки и отправляется в темную и теплую даль коридора.
Двое остаются стоять на пороге Дома.
Котенок возвращается из четвертой синегубый и бешеноглазый, растрепанный, пропахший сигаретным дымом. Музыкант смотрит на него полувопросительно. Котенок молчит, ищет в той горе мусора, что у них зовется столом, какие-то свои тетради и ручку.
Вычеркивает.
Вычеркивает.
Вычеркивает.
Душное лето наваливается на Дом пыльным брюхом, раскрашивает ногти в синий и причудливо выведенные на корке лака руны.
Котенок ничего не говорит, только плачет, ходит опухший от слез. Музыкант утешает его как умеет - играя всю ночь песни, убаюкивая кашлем.
- Волк умер, - сухо говорит Котенок на третий день.
Музыкант знает.
- Волк умер, - повторяет Котенок. - теперь все забудут его. Это правила Дома и его законы.
- Нет, - отвечает Музыкант спокойно. Гитара - старая, "учебная" гитара Волка, что он отдал за набор старых железных струн и книгу о космосе, привезенные из прошлого. - Так только говорят. Его не будут вспоминать прилюдно, но у каждого будет своя боль, свой кусочек темноты, что носят под сердцем, вот тут, - его шершавая ладонь ложится Котенку на грудь, - и тепло там тоже будет. Потом, когда боль пройдет. Когда разные люди живут вместе, воспоминания могут столкнуться лбами и поругаться, поэтому лучше не бередить их.
- Чья это правда? - жадно спрашивает Котенок, глядя на Музыканта в упор.
- Моя, - просто говорит тот. - Можешь не верить в нее.
Котенок целует его, доверчиво жмется и мурлычет - Музыкант так и не убрал руки с его сердца, и в какой-то момент он понимает, что это собственное сердце. Что их можно поменять местами.
Ничего не изменится.
Под утро Музыкант встречает Кислоту. Он играет на флейте Волчью Серенаду, последний поминальный плач, тающий в рассвете. Кислота молча садится на подоконник и слушает.
- Я здесь с шести лет, - наконец говорит она, когда Волчья Серенада кончается. Пепел с ее сигареты мажет короткие джинсовые шорты. - И все это время я падаю в прошлое. Как Алиса в кроличью нору.
- А кто тогда Ложь? - спрашивает Музыкант.
- Батут на дне норы. Лекарство от себя. Сильнейший яд. Меня стоило бы переименовать в Зависимую, когда я рядом с ней. Мое сердце останавливается, когда она просто смотрит на меня, или говорит что любит. Говорить с ней в темноте - все равно, что играть в прятки со смертью. Я люблю ее так сильно, это убивает меня.
- Хуже, когда тебя убивает другое. Можно мне сигарету?
- Нет, - строго отвечает Кислота. - Твой мальчик меня убьет. У тебя астма. Тебе нельзя курить. И ты не в праве его оставить.
- Даже сейчас?
- Тем более сейчас. Пока, - она поднимает руку на прощание, и Музыкант замечает нитку татуировки, обвивающей ее руку - "Tonight I'm gonna rest my chemistry". Музыкант не знает перевода, он потом спросит у Котенка.
- Стой, - почти кричит Музыкант, - что такое любовь?
Кислота в какой-то момент кажется целой. Словно все ее швы и стыки закрасили невесомой кисточкой под тон кожи.
- Это когда ты говоришь три слова, а подразумеваешь свою душу.
Кислота растворяется, а Музыкант пишет на их собственном небе текучей светящейся только ночью краской - "Я люблю тебя". Небо стекает на стену темным потеком, а Музыкант обнимает Котенка, думая, что он не узнает до следующего вечера.
Или любовь - это то, что ты знаешь под кожей?
Однажды приходит Кислота с картами, но тут же становится уводимой Ложью подальше из их комнаты, под хриплое неразборчивое бормотание из прокушенных губ. Музыкант предполагает, что это из-за того, что девочка пытается обогнать время, а бегать по рельсам, когда на горизонте уже появились сигнальные огни экспресса - весьма неразумно. Котенок смеется. Говорит: я знаю, она отучится от привычки предугадывать. Они валяются на полу около батареи, постелив на пол покрывала и одеяла, окружив себя подушками и недопитыми кружками с принесенным Зеркалом красным чаем и имбирным горячим - что же это за фигня такая? - лимонадом. Ночь накрывает дом темным балахоном, дергает створки окон костлявыми руками, колотит о стекло северным ветром, на звездном потолке зажигается - я люблю тебя, - и Котенок глядит на это рукотворное чудо ногтями впившись в голые колени, с его ресниц скатывается влага, он чувствует себя абсолютной девчонкой, но ничего не может поделать. Меж ребер замирает и трепещет, словно пойманная в клетку птица, от мысли, что Время заберет у него это, но Котенок отгоняет непрошенную мысль, потому что мысли в Доме - абсолютно независимая субстанция, которой весьма симпатична перспектива осуществиться. Он разворачивается к Музыканту, придвигается совсем близко, переползает на его протянутые вдоль импровизированой кровати ноги, касается пальцами шеи. Пишет на загривке - и я тебя, и у Музыканта в глазах словно перегорает звезда, а под кожей чувствуется то самое, никогда не утихающее, когда рядом Котенок - с удвоенной силой, так что не остается никакого выхода, кроме как поделиться этой подкожной любовью с Котенком - через губы, через дыхание, через взгляд. Из его зрачков в душу Котенка перетекают созвездия, и он принимает эту любовь, сплавливает со своей собственной. Боль меж ребер уходит - будто бы и не было, - остается лишь щемящее чувство возможной утраты, но оно всегда будет маячить на периферии осязания, напоминая о ходе забытых сознанием шестеренок.
Они лежат в ванной, обнимая друг друга, Котенок курит, пропустив сигарету под плечом Музыканта, и в крановой пополам с заоконной капели слова растворяются, как пепел в воде.
- Пойдем сегодня в Кофейник? - предлагает Котенок, его волосы так красиво выгорели на солнце в рыжий, что Музыкант сразу тыкается в них носом и замирает так, вдыхая запах застарелой пыли и кофе.
- Не знаю, - Музыкант оглаживает белую спину с крыльями лопаток и острыми позвонками, - там грустно без Волка. До сих пор.
Котенок вздыхает, его щека чуть влажная и прохладная, и Музыкант знает, что это не от воды. Они часто говорят о Волке, это часть их правды об этом месте. Они говорят о Волке с любовью и уважением. Это часть их правды.
- Зато там вкусный кофе перед походом в кино, - говорит Котенок наконец. - У нас сегодня обширная вечерняя программа...
- Это приглашение на свидание?
- Почему бы и нет.
Они целуются, сигарета Котенка падает в воду и пачкает пеплом бока Музыканта. У них обоих острое чувство того, что поцелуев уже так давно недостаточно, но что с этим делать - они оба не знают. Губы распухают, и сидя в полутемном Кофейнике, который Котенок помогал расписывать под бамбук за постоянное право приобретения любого напитка за бесплатно, Музыкант чувствует почти гордость. На них смотрят, о них говорят, и когда Котенок склоняется к его уху, чтобы что-то сказать, напряженные взгляды дрожат яркой болезненной статикой внимания.
- Привет, мальчики, - хрипло здоровается Ложь, укладываясь спиной прямо на их столик и глядя в потолок. Зеркало садится на пол у торца стола, скрещивает ноги и уходит в глубокую медитацию над полупустым стаканчиком Лжи с Лунной Дорогой (№64, крайне опасно для жизни, детям младше шестнадцати не продавать).
- Привет, девочки, - улыбается Котенок. Ложь фыркает.
- По-моему, у вас проблемы, - говорит она. - Только вы об этом еще не знаете.
Полтора вопросительных взгляда. Котенок хмурится.
- Вам ведь не хватает кое-чего, верно? - продолжает Ложь. Она протягивает руку, забирает у Зеркала свой стаканчик и махом допивает его, прикрыв глаза. От нее остро пахнет какой-то дрянью, из которой делают Лунную Дорогу. - Подумайте, зачем вам эти смешно болтающиеся штуки между ног и милая дырочка в очаровательной розовой попке моего крестника, куда эту штуку можно вставить, чем добрая половина Дома с удовольствием и занимается.
Ложь соскальзывает со стола, ободряюще им подмигнув, закидывает Зеркало на плечо и уходит, оставив их в полном недоумении.
Музыкант стоит перед Котенком полностью голый - это вполне привычно и нормально, просто кожа, просто тело. Котенок проводит пальцем по его груди, замечая чуть увеличившиеся соски, неосознанно, в какой-то момент просто припадает к ним губами. Музыкант почти всхлипывает, впившись пальцами ему в волосы. Котенок смотрит на него, подняв голову - он ведь сидит на их полудвухспальной кровати, а Музыкант вот...стоит. Полностью голый. Котенок даже думает, что из окна тянет, и это наверное, не очень приятно, и он думает об этом, заново исследуя тело Музыканта, пока ему в ребра не утыкается что-то. Щеки Музыканта горят румянцем, а глаза - решимостью, и Котенок прекрасно знает, что сейчас он сделает, и он хочет этого сам, даже задыхаясь от боли в подушку и украдкой слизывая слезы. Музыкант очень нежный, но все равно больно, потому что впервые, наверное. Простыни заливает белым, и Котенок стирает их сам, потому что нести такое в прачечную - стыд и позор для двух мальчиков, хотя ни для кого не секрет, почему они вместе и как именно.
Любовное признание Музыканта загорается темным сияющим синим, Котенку тепло и уютно в его руках, и он спит, мурлыча во сне. Вокруг них вырастает стена плотного влюбленного понимания, которая как одеяло укутывает по самые уши, и внутри темно и почти жарко, и пахнет любовью. Музыкант носит его на руках весь день, постоянно извиняясь, и приносит обед в постель - все, что успел набрать. Бутерброды с патокой, бутерброды с котлетами, немного жареной картошки и подарок Лжи - шоколадка с запиской "ты мужик, а не мокрощелка!". Котенок смеется до икоты, катаясь в обнимку с Музыкантом по их полам-диванам, целует растрепавшиеся кудряшки и красный яркий рот.
- Я знаю, что мы сделаем, - говорит он Музыканту. - Мы впустим в себя музыку.
Ложь на миг остановилась. Ее собранная вручную машинка для татуировок натужно гудела и тихо пощелкивала.
- Я вам не нянька, - строго сказала она, глядя почему-то на Музыканта, - но вы же понимаете, что это навсегда. И если вы расстанетесь, - голос ее стал жестким, как и всегда, когда она заставляла себя говорить правду, - то это услужливо напомнит вам о вас.
- Мы понимаем, - ответил Музыкант, и было даже как-то правильно, что он говорит за двоих - Котенок не обиделся. - У нас своя правда.
Это было больно, и не больно, и ярко, и ужасно одновременно, их руки были сцеплены, а глаза закрыты. Ложь вбивала им под кожу краску, их собственную любовь, и это было почти так же прекрасно, как те слова, что горели на потолке.
- Пойдем рисовать на стенах ночью?
Глаза Котенка пылали чем-то ярким, как звездная пыль, которую они сделали над кроватью при помощи краски на зубной щетке.
Глаза Котенка пылали, и Музыкант поцеловал его, такого яркого и набухшего на ткани Вселенной, что невозможно было удержаться.
- Что мы будем рисовать? - спросил Музыкант.
- Свою Галактику, - просто ответил Котенок.
Они рисовали всю ночь, даже мигнувший и выключившийся свет не пугал их. Они не могли испугаться, ведь были вместе.
- Я люблю тебя, - пробормотал Котенок, засыпая, и Музыкант не мог не улыбнуться. Во сне Котенок всегда жался к нему и доверчиво мурлыкал, и в эту ночь это было самым прекрасным, что могло помочь утру укрыть их своей серостью. Музыкант немного посмотрел на забытую чашку с красками - в которой наверняка когда-то был простой кофе, Котенок всегда уходил в бумагу слишком глубоко, чтобы обращать внимание на то, чем рисует и чем пьет. Музыкант закашлялся, прижав ладонь к губам, и накрыл Котенка собой, стараясь заслонить от всего мира.
От всего мира.
Котенок залетел в комнату, как разъяренная фурия, бросил ключи на огромном брелке - тяжелая пятиконечная звезда, подарок Зеркала, осколок чужого прошлого, - куда-то в подушки, больно вмазав Музыканту в затылок. Музыкант не умел обижаться на него, он просто поймал за руки и притянул к себе. Искристая, игольчатая аура Котенка разгладилась, стоило ему оказаться в родных - хозяйских? - ладонях.
- Четвертая? - просто спросил Музыкант, и Котенок кивнул.
Новенький Фазан четвертой...новенький четвертой комнаты, Курильщик, жутко влиял на нервы им обоим. Он вообще влиял на нервы всем - дохлая птица Фазан в последний год.
Последний год старших. Новую смену не наберут. Котенок и Музыкант часто разговаривали об этом, о том, что читали в лицах старших.
- Табаки пригласил нас на С.Д, - спокойно сказал Котенок. Его бы стоило переименовать в Мудрого Кота, жаль, один Сфинкс в доме уже есть...Музыкант улыбается краем губ. - Я принял приглашение от нас обоих. Я сделал все правильно?
- Ты всегда делаешь правильно, - отмахнулся Музыкант и протянул Котенку сигареты. - Кстати, наша приблудившаяся прошлой зимой красота надумала вернуться и положила мне на подушку распотрошенный трупик крысы, пока ты бегал.
- Вечно к тебе всякая кошачья ересь лезет в мое отсутствие, - рассмеялся Котенок, и стало понятно, что злость на Курильщика прошла, ее вытеснили остальные эмоции.
- Даты С.Д известны?
- Слепой высчитывает их. Кстати, он просил тебя следить за своим сердцем в Лесу.
Музыкант вздрогнул, он знал, на что намекает Слепой, и что Котенок не может знать, что когда-то в детстве - их детстве - он подумал однажды, что Котенок и есть его сердце. Это было до нудных уроков биологии с курсом анатомии, который они прослушали, сидя на уроках у старших. Их жажду к образованию поощряли учителя и, кажется, даже сами старшие. По крайней мере, никто ни разу их не прогнал, и в класс четвертой они вписались легко, за его стенами оставаясь, судя по шуткам Табаки "легендарной пятой группой из двух влюбленных дебилов". Шакал никак не мог забыть мальчишкам того, что они всегда донимали его из-за истории Дома, да еще и позволяя себе перебивать ("А вот Ложь сказала!.." ). Табаки до сих пор уверял их, что хочет убить Ложь, да никак не доедет до нее, а она дама своевольная, придет - очарует, и топор падает из ослабевших от чистого восторга рук, проламывает пол и врезается лезвием в голову Акуле, и поэтому Дом срочно разрушают, Ральф в ужасе и смятении, а вся четвертая с усмешками смотрит на хохочущих Котенка и Музыканта.
После смерти Волка в четвертой стало недоставать музыки - ее просто редко включали, потому что половина пластинок была Волка. Котенок приносил им музыку с собой. На кончиках пальцев и ресниц с кожи Музыканта, на губах с его губ, на побитых кассетах, которые они пытались когда-то восстановить.
Они пришли один раз на Ночь Сказок. Котенок рассказал про мертвую птицу. Музыкант рассказал про мертвую песню. Они взглянули друг на друга, покраснев и сплетаясь мизинцами, а потом Табаки завел свое вечное квохтанье про Вора Времени, изредка потыкивая в Котенка обвиняющим перстом (минутку! украсть! как же! и с извинениями!). Котенок понимающе улыбался, он не обижался на старого повелителя часовых стрелок, влюбленного в это место.
- Табаки, - осторожно позвал Котенок. - Можешь оставить своих друзей ненадолго? Музыкант подержит тебе место, давай съездим за водой.
- Слепой бы сходил, - пробурчал Табаки, но позволил даже усадить себя в коляску - редкая роскошь, позволительная лишь Македонскому или Лорду. Впрочем, Табаки часто говорил, что не может устоять против каких-то там "признаков кошкости", и подразумевал, конечно, Сфинкса, но все почему-то думали что Котенка.
- Зачем тебе столько перевоплощений? - Котенок решил прыгнуть из места в карьер, задержал дыхание даже, словно действительно сиганул вниз с огромной высоты.
Табаки молчал, приоткрыв рот. Когда он заговорил, его голос звучал глухо и неестественно, монетки, которые он повесил на свой Мустанг для красоты, печально звенели.
- Я люблю своих друзей.
- В который раз ты проживаешь в Доме свои двенадцать лет?
У Котенка сердце захлестнуло от зависти. Целых двенадцать лет! По кругу! С Музыкантом!
А потом они с Табаки, оба, провалились в Лес.
Это было непривычно - смотреть прямо, без сместившихся навечно "лево" и "право", не чувствовать тянущей боли в глазу, когда моргаешь, не чувствовать своей ущербности, не...
Шакал постучал пальцами по спинке Мустанга. Мустанг превратился в кальян. Табаки печально крякнул и дохнул в трубку. Кальян превратился в кепку, которую ободранный сияющий наглыми глазищами Шакал надвинул на лоб, став еще наглее.
- Нужно все-таки набрать воды.
Котенок не спрашивал, они с Табаки молча побрели к каким-то покосившимся строениям по временами обрывающимся трамвайным рельсам. Рядом стоял заброшенный трамвайный вагон, переоборудованный под библиотеку - желтые трамвайные лампы освещали корешки книг на полках вокруг поручней и красные пластиковые сиденья. Колонка, где была так желаемая Табаки вода, высилась где-то вдалеке, и с каждым шагом то отдалялась, то приближалась.
- А я прыгун или ходок?
- Ты идиот, - пробурчал Шакал, довольно глядя на то, как Котенок врезался в железо колонки коленом. - Давай сюда бутылки и почапали...
Четвертая на Изнанке была чьей-то уютной квартирой, больше напоминающей - почему-то - Хоббичью нору из старой книжки. Наверное, это было сознание Табаки, которого всегда тянуло к земле, а может быть, сам Котенок перенес на комнату то, чем была для него четвертая - оплотом детских сказок и запретных историй, таких теплых, как и огонь в камине.
- Мы принесли воду, - возвестил Табаки. Привычный мир не спешил возвращаться к Котенку, и он несмело взял Музыканта за руку. Смотреть на него двумя глазами....
- Пойдем, - предложил Котенок. Музыкант выглядел неописуемо старше, как-то неуловимо сильнее. Он вел Котенка непонятно куда по заснеженной улице.
На Изнанке в их комнате было небо.
Настоящее.
Они улеглись на пол, Котенок все время смотрел наверх, смешно задирая голову, словно Вселенная пыталась войти в него.
- Я люблю тебя, - почти заново прочел он. - Очень-очень.
- Знаю, - Музыкант поцеловал его в висок и ушел в какую-то свою, книжную реальность, водрузив на нос очки в тонкой оправе. Котенок отправился заваривать чай с корицей и мятой, а вернулся уже в их обычную комнату с увлеченно читающим что-то в яркой оранжево-черной обложке Музыкантом. - Спасибо за чай.
Котенок пожал плечами и улегся ему на колени головой, готовясь заснуть под то, как ленивые и ласковые пальцы Музыканта изучают его затылок, снимая вечную боль от глазного давления, снимая усталость и непонятно откуда взявшийся страх.
Под утро Котенок пришел к Лжи.
- Расскажи мне о Лунной Дороге.
"Данная заметка объясняет действие таких напитков, как "Три ступеньки", "Лунная Дорога", "Белая Радуга" и прочих на существ с прямозеркальным типом отражения.
Как известно, Лунная Дорога и ей подобные искажают сознание до неузнаваемости, заставляя того, кто ее выпил, почти насильственно Прыгнуть. Это может произойти по незнанию свойств Лунной Дороги (далее Л.Д) либо же для изучения влияния Л.Д на неокрепшее сознание будущего Прыгуна. Л.Д и прочие не позволяет человеку контролировать свое сознание или помнить о том, что с ним было на Изнанке, а у существ с прямозеркальным типом отражения Л.Д вызывает глубокий транс с последующей комой, так называемым окаменением, при котором сознание пользователя Л.Д на Изнанке, а тело в недвижимом состоянии валяется в каком-нибудь углу. Если обычного человека из этого окаменения вывести можно, то прямозеркальные люди будут страдать, пока их дух не вернется в тело.
Л.Д не рекомендуется к постоянному употреблению Прыгунами и Ходоками, так как из-за крайней токсичности негативно влияет на данные способности.
Л.Д не делают из слез Стервятника.
При употреблении Л.Д Ходок не теряет памяти".
Блюм, №88, "Лживые Заметки".
- Слушай, а Слепой видит на Изнанке?
- Нет, - сухо ответила Ложь. - Должен был, наверное. Ты ведь видишь двумя глазами, правда?
- Да.
- Не пытайся сделать то, о чем ты вот сейчас подумал. И поверь, если ты попытаешься мяукнуть "почему", то я размажу твой жидкий мозг по этой вот стене раньше, чем ты задашь свой последний вопрос.
Котенок устало посмотрел на Ложь. Он понимал, чего от него хотят.
Он понимал, что ему придется.
- Куда ты поедешь после того, как все закончится?
Лес шумел где-то рядом, пробегая ветвями сквозь их склоненные друг к другу головы, бормотал в уши нежности. Повезло, если оба в паре - Ходоки. Повезло, когда все время вместе и даже в одной комнате без соседей...Повезло.
Музыкант смотрит на него из-под очков. Он любит, когда Котенок снимает их, доверчиво жмурится, когда хрупкие чужие пальцы подцепляют дужки.
- Мы не выбрали Изнанку.
- Не выбрали, - эхом откликается Котенок, он не хочет вспоминать.
- Значит, я пойду за тобой. Куда бы ты не пошел.
Потом - уже совсем потом - Котенок выдыхает куда-то в свалявшиеся кудряшки:
- Рядом с тобой я чувствую себя такой девчонкой.
- Мокрощелкой, - подхватывает Музыкант, и они оба смеются, закопавшись в одеяло.
Зима выдается холодной и длинной, Самая Длинная - наполненной кровавыми событиями. Котенок всю С.Д провел в обнимку с Музыкантом, не отлепляясь от него ни на секунду, словно боясь, что и он может пропасть или умереть. Музыкант, улыбаясь, гладил его до того момента, пока не наступил гребанный рассвет, которого все так ждали. В утренней серости Котенок расплакался от облечения, его плечи вздрагивали, а все что мог Музыкант - это гладить и целовать и успокаивать нежностями. Сумасшедшие Крысы порезали Рыжего - тихо сказала Кислота в тишину, разрываемую судорожным вдохом Котенка. Кислота не любила Рыжего, потому что Ложь с ним спала, и Крысу не любила, потому что Ложь с ней спала, и Габи, и Рыжую, и...
- Он жив, там Ральф и Ложь.
- Посиди тут пока? - предложил Котенок, вскакивая с колен Музыканта и убегая заваривать чай, искать по ящикам конфеты и окаменевшее печенье, кормить всем этим худенькую Кислоту и петь под гитару песни.
Тест они с Музыкантом завалили скорее намеренно, чем по причине незнания, и получили личный на двоих разнос в кабинете у Акулы (перспективные студенты! почти не покалечены! шанс выздороветь огромный! лишили себя возможностей! дурни!). Музыкант прекрасно знал, что просто не выдержит лица своего идиота-отца, а Котенок не сможет искренне обнять ту, что заменила его отцу мертвую жену. Они планировали сбежать из Дома в ту Наружность, которую видели в кино и читали в книгах, а не ту, что ждала их за тысячи километров друг от друга под накалом телефонных проводов.
Акула продолжал кричать, фоново размахивая руками и стряхивая пепел куда попало. Две бумажные папки были наполнены ими до дна. Ими в свидетельствах и справках, выданных в разные годы, с круглыми и прямоугольными печатями...Музыкант закрыл глаза. Он почти забыл свое имя, а на имя - Наружное имя - Котенка вообще старался не смотреть.
Все кончалось как-то со скрипом, очень натужно, словно потревоженный роящимися в нем людишками Дом ворчал и не желал подчиняться. Котенок еще раз прошел по коридору, у места, где была когда-то их галактика - теперь тоже траурная рамка, работы Котенка любили, особенно в четвертой. Он замер на миг, закусив губу, а потом побежал к Сфинксу и Курильщику - последним, кто остался в Доме из...них. Тех, кто знал.
Котенок подарил им небо, прощальное небо в черных трепещущих лентах, небо длиной на весь коридор. Сияющее и яркое. Звезды были нарисованы краской, что светилась в темноте, и когда Музыкант поцеловал его под этим небом - их, детей Дома, небом - им захлопали. Даже Курильщик.
Музыкант решил, что они убегут в последний день перед приездом родителей. Котенок со своей страстью к порядку написал отцу письмо. Потом написал такое же отцу Музыканта. Без имен, просто сухой текст. Пара извинений. Дата.
Кофе казался тягучим и горьким, хотя Котенка порой просили заменить Кролика за барной стойкой Кофейника. Котенок курил, думая о Лжи и Кислоте, и - привет, склеенная! - Зеркале.
- Помнишь, - шепчет Котенок, закрыв глаза, - ты залетел в Могильник когда-то тысячу лет назад?
- Помню, - отвечает Музыкант, нашаривает руку Котенка и легко сжимает. Он не умер тогда, все хорошо.
- Когда мы познакомились с Табаки, я просил "украсть секундочку". Он позволил мне это сделать. Украсть секундочку. У твоей смерти.
Музыкант шумно давится кофе.
Перед ним на столе лежат прощальные дары - колода карт Таро, альбом для рисунков Зеркала - в нем наброски наслоились один на другой, в некоторых из них можно различить смутные силуэты Лжи или Кислоты. Фетровая дамская шляпка. Какая-то кассета. Смятое перо. Пузырек черного лака для ногтей, диск Брайана Молко, щипчики для бровей, мешочек с кофе, палочки корицы...
- Возьмешь с собой?
- Возьму. - старая сумка Котенка, сшитая из всего на свете, была забита разными разностями до отвала. - Табаки сделал мне еще один подарок. Я помню все. И всех. И ты тоже.
Музыкант на миг обнимает его. Такого хрупкого. Котенок доверчиво выдыхает куда-то в ухо и слабо мурлычет. Отголосок нежности.
Они продираются сквозь старый лаз Летунов, вываливаются в Наружность и ждут междугородного автобуса на душной остановке. Они держатся за руки. Переплетаются пальцами, прижимаются татуировками, ниточками шрамов, рукавами футболок.
- Мы в Наружности, - напоминает Музыкант. - Наши клички больше недействительны.
- Курт, - представляется Котенок, глядя ему в глаза.
- Блейн, - отвечает Музыкант.
- Приятно познакомиться.
Блейн никогда не называет Курта котенком или вообще любым именем, что начинается на "кот".
Курт осознанно отказался от карьеры музыканта.
- У нас снег идет.
- Ну да, у нас тоже.
- Нет, брат. Ты не понял. У НАС СНЕГ ИДЕТ!!!1
- ОХРЕНЕЕЕЕТЬ!!11
@темы: glee, окнами на ветер, слова, параллели
-
-
17.01.2012 в 15:59- Вот же ракло полтавское.